Государственный киллер

Серегин Михаил Георгиевич

– Тут как раз поблизости, как я слышала, есть монастырь, – подала голос Алена. После перенесенных стрессов она тоже не слабо налегала на водку, которую только успевал подливать ей и окончательно ушедшей в себя Инне Свиридов.

– Можно отвезти их туда, – продолжала Алена. – Там им окажут первую помощь и потом вызовут кого надо.

– О! – обрадовался Фокин, который при слове «монастырь» существенно оживился. – А какой монастырь, мужской или женский?

– Насколько я знаю, мужской, – произнесла Алена, подозрительно посмотрев на Афанасия, –

а может статься, что и женский.

– Как раз поставлю свечку и помолюсь за упокой убиенного раба божьего Василия, – добавил Фокин.

– Погодите… что вы говорите? – подняла голову Инна. – Я все прослушала.

Инна, как и Алена, усиленно налегала на спиртное в качестве успокоительного средства и уже изрядно охмелела.

Фокин махнул рукой, и девушка снова погрузилась в затяжное молчаливое раздумье.

– А на че вы собираетесь грузить всю эту сотню трупов, которы еще живые и которы уже капут? – вкрадчиво спросил дед.

– Не щемись, Макарыч, – вступил в разговор Влад. – Не на твой коптильник, который свои четыре колеса-то еле таскает. Эти ребята оставили нам свой джип. Я уже отогнал его во двор, чтобы соседи не пялились.

– Какие еще соседи! – замахал руками дед. – Тут по их можно из мириканских бомбардировщиков стрелять этими… «томагавками». Как по Югославии. Никто и не проснется, а если и проснется, так поленится задницу оторвать от кровати, – заключил он.

– Тогда едем! – гаркнул Фокин так, что сидевший на его плече и мирно посасывающий из бутылки пиво «Дон» Наполеон подпрыгнул на месте. – А потом пойдем на «горизонтовский» пляж.

– Беззаботный ты человек, Афоня, – вздохнул Свиридов и посмотрел на помрачневшую Алену, – ну чисто ребенок.

– Да, – вдруг с видом человека, вспомнившего что-то очень важное, проговорил «ребенок», – сегодня же день рождения Пушкина, е-мое!

Когда завтрак был окончен, женщины начали мыть посуду и хотя бы пытаться навести в раскуроченном доме относительный порядок, мужчины же заправили почти пустой бензобак «Опеля» бензином из дедовских запасов и начали перетаскивать в джип бездыханных амбалов.

Дед Костун же никогда не имел никакого отношения к женскому полу, а с некоторых пор причислять его и к мужчинам было бы по меньшей мере самонадеянно. Наверно, исходя именно из этих соображений, он ничего не делал, а только путался под ногами, всем мешал и отдавал направо-налево распоряжения, которых не слушал даже его пес Гермоген. Или Хлороформ, как звал толстопузого «друга человека» отец Велимир.

…В монастырь поехали трое – Влад, Фокин и Инна, не захотевшая оставаться одна и даже не спросившая, куда собрались ехать Свиридов и отец Велимир. Это ей было глубоко безразлично, она просто хотела чувствовать себя спокойно и защищенно.

А это могло быть только рядом с ними. Владом и Афанасием.

В машине она выпила еще водки и тут же задремала, уткнувшись головой едва ли не в брезент с покойником и тремя ранеными.

Алене и Константину Макарычу Свиридов посоветовал дома не сидеть,

а спрятаться где-нибудь в заранее оговоренном месте и подождать с полчаса, пока они не вернутся из монастыря.

– Мало ли чего, – сказал он в заключение, – шансы почти нулевые, но вдруг Маметкул приедет сюда с новой порцией, так сказать, пушечного мяса? Особой гуманностью, по моему убеждению, он не отличается.

– Да ну, загнул тоже, Володька, – махнул рукой Фокин и, наклонившись к уху Свиридова, негромко произнес: – Ты мне лучше скажи вот что… ты уже спал с этой, как ее… в общем, ты понял… ну?

Свиридов серьезно посмотрел на скабрезно ухмылявшегося Фокина и отрицательно покачал головой…

Путь к монастырю лежал на север, на удаление от того проточного изгиба Волги, на котором находились село Щукинское и пансионат «Алый Горизонт». Дорога была плохая, грунтовая, с бесчисленными колдобинами и ухабами, и сидящий за рулем Свиридов то и дело бормотал под нос витиеватые ругательства.

В четырех километрах от села джип с Инной, Фокиным, Свиридовым и их невольными спутниками едва не наткнулся на указатель, красноречиво гласивший: «Монастырский ад».

– Нарочно не придумаешь, – прокомментировал отец Велимир, которому по сану полагалось быть знатоком адских бездн и райских кущ. – Да еще вишневый монастырский ад.

Мрачный охранник, вышедший из кирпичной будки в пятидесяти метрах от указателя, пропустил их через свежевыкрашенный шлагбаум, не сказав ни слова.

От вывески «Монастырский ад» до ворот монастыря оказалось всего два километра через непрерывные густые вишневые сады. В отличие от предыдущих четырех километров, дорога здесь была асфальтированная, и потому эти километры в пронизанном тонкими ароматами свежей листвы и недавно сошедшего цвета воздухе «Опель-Фронтера» пролетел едва ли не за минуту.

Показались стены монастыря. Фокин выскочил из машины и начал стучать в железные ворота, а Свиридов несколько раз посигналил автомобильным гудком. Услышав звуки сигнала, Инна задумалась и помрачнела, потом опустила тонированное стекло и выглянула наружу.

– У меня такое ощущение, словно я тут уже была, – пробормотала она, покосившись на неподвижно сидящего Свиридова. – Как же так?

В воротах отворилась встроенная в них маленькая, чуть больше полутора метров, дверь, и выглянувшая наружу женщина лет тридцати пяти, в сером монашеском одеянии, чинно произнесла:

– Доброе утро. Божье благословение да пребудет на вас. Что вам нужно?

– Дело в том, – проговорил Фокин, – дело в том… я сам священник, настоятель храма, и я подумал, что возможно обратиться в обитель людям, которые нуждаются в помощи.

– Вы? – Монахиня пристально всмотрелась в широкое лицо отца Велимира, изукрашенное царапинами и ссадинами, с густо намалеванными дезинфицирующими средствами на них.

– Нет, не я, – сказал Фокин, – четверо молодых людей. Трое из них без сознания, а один уже с концами… то есть я хотел сказать, что он умер.