Государственный киллер
Шрифт:
– Как? – вскрикнула она. – Да ты что…
– Успокойся, – проговорил Свиридов, который, однако, и сам ощущал во всем теле противную нервную дрожь. – Я сделаю то, что нужно было сделать еще сегодня вечером, вместо того чтобы, как идиоту, переться на этот конкурс и так глупо вляпаться.
– Нет… – пробормотала Инна. – Нас так просто обвинили… Мы точно так же сможем доказать, что все обвинения надуманны. Лучше сдаться властям, чем идти на верную смерть в этот монастырский… ад!
– Разумеется. Все это верно, и обвинения на самом деле абсурдны и рассчитаны только на то, чтобы мы захотели их опровергнуть. Но кто поручится,
Инна опустила голову.
– А ты знаешь, что это за Н-18? Психотропный?
– Слышал, – отозвался Свиридов, – один раз даже применял. В Афганистане. Мне тогда был двадцать один год, но я хорошо помню… сильная вещь. Синтетик. Душман, которого я допрашивал, вынес три часа допроса армейского спецназа. А у меня раскололся на второй минуте. Благодаря вот этому самому препарату, который я ввел ему внутривенно. Длительность воздействия у него в пределах суток, а последствия сказываются до месяца. А у твоей Камиллы – возможно, и все полтора.
Инна, приоткрыв рот, с нескрываемым смятением и ужасом смотрела на этого человека, который так легко признавался в том, что применял страшный синтетик для выбивания военных секретов.
– Господи-и-и…
– Одним словом, у меня есть один выход, – проговорил Влад. – Поехать в монастырь и максимально прояснить ситуацию. А перед этим заедем в дом Макарыча. Там оставалось оружие.
– А как это… прояснить ситуацию? – дрожа, спросила девушка.
– Там видно будет, – последовал уклончивый ответ.
– Слушай, Володя… машину поведешь ты?
– Ну конечно. А чего ты хочешь?..
Инка выудила из бардачка небольшую бутылочку «Smirnoff» и, ловко откупорив нетерпеливыми пальцами, опрокинула в рот добрую половину содержимого.
– Вот чего, – ответила она и откинула голову на подголовник. – Иначе с тобой недолго и сойти с ума.
– Было бы с чего сходить, – пробурчал Свиридов и завел двигатель.
Фокина снова поместили в ту же третью келью, даже не потрудившись вытащить оттуда скелет. На этот раз он не молчал и не наблюдал со снисходительным саркастическим презрением, как его конвоируют по обшарпанному коридору, представлявшему собой такой контраст с левым крылом монастыря и особенно с новым зданием.
Нет, теперь он ругался, орал, толкался, невзирая на мощные удары охранников, старающихся унять разошедшегося «работника Балду».
– Ну, блядские мотыги, я до вас еще доберусь! – вопил Фокин в угаре и пытался отпихнуть вцепившихся в него на манер бультерьеров дюжих маметкуловских амбалов. Пару раз у него это получилось, а один охранник упал так неудачно, что впечатался головой в стену и сильно рассек лоб.
Обозленные гоблины наконец-то затащили его в келью и тут отделали так основательно и в то же время со знанием дела, что Фокин остался лежать фактически без движения, с одним видимым повреждением – легкой царапиной на локте.
– Потише ты, – сказал один охранник другому, который особо усердствовал, – не то испортишь материал, и заставят тебя вместо него в групповухе кувыркаться, тогда по-другому запоешь, бляха-муха.
– Ничего, – проворчал тот, – Никитич ему задвинет пару кубов, будет как новенький,
И, мерзко расхохотавшись, охранники ушли, а их смех долго еще отдавался в ушах у отца Велимира, багровым туманом расползаясь под сводами кельи.
Только через несколько минут ему удалось подняться на ноги. Он внимательно осмотрел и ощупал себя и убедился, что серьезных повреждений ему не нанесено. Оно и понятно: старался уберечь себя. Не стоило, однако, так кипятиться.
Так. Надо отсюда выбираться. Это решение окончательно созрело в мозгу отца Велимира именно сейчас, когда он убедился, что в его положении нет ничего забавного.
– Что, Афоня, ядрена кочерыжка, допрыгался, блоха? – вдруг возник в ушах знакомый скрипучий голос, ехидственные интонации и невнятная старческая дикция которого съедали половину букв.
Фокин на секунду было подумал, что последствия от рукоприкладства маметкуловских братков несколько серьезнее, чем он решил первоначально, но когда поднял голову, то увидел в прогале узкого окна на фоне звездного неба ухмыляющуюся морщинистую физию Константина Макарыча. Потом послышалось знакомое гыгыканье, и на пол кельи, легко протиснувшись между ржавых прутьев, спрыгнул Наполеон. В лапах у него что-то блеснуло, и Фокин с внезапным будоражащим холодом в спине признал в этом сверкающем предмете спецназовский нож выживания «Бобр-1».
Оружие, при наличии которого высококлассный профессионал обязан выбираться из любых, самых серьезных, передряг.
Фокин отобрал нож у дурачащейся мартышки и спросил деда:
– Но… каким образом?
– Спроси лучше у своего макака, – ответил дед, – такой головастой скотины, едри его в корень, я не видел с тех пор, как у меня отобрали моего Чубайса.
– Кота, что ли?
– Да нет… ентого, как его… стравоса. У него был хохолок рыжий, я ево и прозвал. Ну помнишь, я тобе говорил, как он уделал бухого тракториста, который ему яйца шшупал? Ну вот… тоже дюже умная скотина. А ентот макак, етакий клоун, утащил откуда-то нож и еще открыл засов на моей келье. А потом приволок меня сюды. А тут ты валяисси, бородатая отрыжка.
Фокин пощупал подбородок. Он не брился уже неделю и существенно оброс.
– В самом деле бородатый, – пробормотал он.
– Значит, так, Афоня, – командно-административным тоном продолжал Константин Макарыч. – Тут у тебя прутья сильно разболтанные в окне… попробуй-ка, Афоня, их подковырять и сломать. Хоть что-то по делу сломаешь, дуболом…
Фокин не заставил себя долго ждать. При помощи великолепного клинка, а также богатырской силы, тренированной природной смекалки и порции десятиэтажного мата отец Велимир в какие-то три минуты вырвал железные прутья из раскрошившейся и пообветшавшей от времени каменной рамки и не без труда притиснулся в узкое, как бойница, отверстие, ободрав себе при этом живот и левое плечо.
– Экое брюхо отрастил, аспид, – ворчал дед, помогавший Наполеону вытягивать своего незадачливого потомка из каменного мешка кельи. – Жрать надо меньше, дармоед!
…Они вылезли на каменный карниз монастырской стены и оказались на высоте почти двадцати метров над пустынным монастырским двором. Огни горели только в левом крыле громадной темной обители, а новый корпус просто-таки полыхал ими – вероятно, там проходил праздничный банкет, к которому обещались прибыть хозяева – Никольский, Маметкулов и даже генерал Костров.