Государство и революции
Шрифт:
В последнее время неоднократно предпринимались — и конечно, еще будут предприниматься — попытки осмыслить недавнее прошлое. И в рамках этих попыток выдвигаются самые различные объяснения "феномена Ельцина" и самые различные его оценки. Кстати, зачастую далекие от какой бы то ни было объективности — времени прошло еще слишком мало, и Ельцина-лидера, Ельцина-оппозиционера, невольно заслоняет фигура Ельцина-президента, с правлением которого у многих россиян ассоциируются далеко не лучшие воспоминания. Ну а когда доходит до «логических» построений, сводящих всю сложность и многообразие процессов эпохи перестройки к неким строгим схемам и упрощенным моделям, или, скажем, всплывают очередные «сенсационные» размышления, ставленником каких закулисных сил выступал Ельцин, а каких Горбачев, тут уж остается только руками развести. Потому что авторы подобных исследований чаще всего оказываются в плену у собственных моделей, которые и разрабатываются с одной-единственной
А сами модели оказываются несостоятельными хотя бы уже из-за того, что создаются на базе сегодняшней логики, сегодняшнего мировоззрения и стереотипов поведения, сегодняшней психологии. А она, как нетрудно будет вспомнить любому современнику, в 80-х была совершенно другой — и у нас с вами, и у народа в целом, и у Ельцина. Если же отстроиться от настоящего и представить саму атмосферу тех лет, то можно вспомнить и другую важную особенность: в периоды такого головокружительного потока событий строгой логикой, как правило, вообще не пахнет — тут больше действуют эмоции и непредсказуемая совокупность множества случайных факторов. Ну а что касается раскладов "закулисных сил", то такие версии целиком остаются на совести искателей сенсаций. Потому что ставка на Ельцина для любых «сил» и «кланов» выглядела бы заведомо проигрышной. Да и сам он, судя по всему его поведению, был до определенного момента далек от каких бы то ни было честолюбивых планов.
По своей сути его «крамола» начиналась по тому же сценарию, что история диссидента Орлова, о которой уже упоминалось: когда после XX съезда он и его товарищи слишком прямо поняли "линию партии", то подверглись гонениям. А когда они апеллировали в ЦК, считая наказание несправедливым, то по мнению власть предержащих, такой шаг означал упорство в ереси и отсутствие раскаяния — со всеми вытекающими последствиями… Ельцина же Горбачев выдвинул в ходе кампании "омоложения кадров", а проще говоря когда ему потребовалось свалить Гришина, оказавшегося во главе "консервативной оппозиции", не понимавшей необходимости реформ ради спасения всей системы. На этом, собственно, миссия Ельцина и кончалась. Предполагалось, что опытный партийный функционер — такой же, как сам Горбачев, в меру инициативный, в меру «прогрессивный», но с достаточным стажем партийной муштры, займет кресло неугодного Гришина, очистит свой аппарат от "его людей", а в остальном все останется по-прежнему. Да еще и благодарен должен быть за выдвижение на посты первого секретаря московского горкома и кандидата в члены Политбюро — значит, верным помощником станет, будет безоговорочно выполнять то, что сверху спустят.
Но ошиблись. Как в Свердловске Ельцин привык чувствовать себя «хозяином» области, так и в Москве начал самостоятельность проявлять. А Москва — не Свердловск, Москва — столица, у нее один «хозяин» должен был быть. Да еще и слишком буквально понял перестроечные лозунги — гласности, борьбы с бюрократией, демократизации. Намекали, поправляли, нажимали — не понял, строптивым оказался. И к Горбачеву недостаточное персональное почтение проявлял — одно дело Брежнев или Андропов, а с Михал Сергеичем давно ли на равных должностях состояли? Вот и загремел с руководящих постов. Чем и вызвал к себе всеобщие симпатии — не столько совершенными действиями, сколько самим фактом опалы. У русских людей опальные всегда пользовались сочувствием, а тут, можно сказать, человек пострадал "за народ". А народ-то как раз и сам замечать начал, что громкие лозунги пустой говорильней оборачиваются — вот и сошлось. И вокруг Ельцина сам собой начал складываться стихийный имидж борца за правду и справедливость. Имидж, к которому он вовсе не стремился, послушно приняв от Горбачева должность в министерстве строительства — не совсем «ушли», не на пенсию, так хоть на том спасибо.
И роль оппозиционного лидера поначалу его вовсе не прельщала — видимо, даже пугала. Открещивался он от нее, в сторону уходил. А она шла к нему помимо его желания. И он помаленьку смелел. Но сперва помаленьку. И в 1988 г., когда несмотря на противодействие Горбачева, с большим трудом — от Карелии, он все же очутился в числе делегатов XIX партконференции, когда с большим трудом — благодаря сочувствию охраны, дорвался до микрофона, то неприятно удивил своих сторонников. Вместо смелой и разгромной критики, которая из-за альтернативных выборов уже звучала с трибуны той же конференции и которую, несомненно, ожидали от него, он в довольно униженных и покаянных тонах обратился с просьбой о "реабилитации перед партией". Собственно, выразил готовность пойти на мировую, если его вернут на второстепенные роли к кормушке партаппарата. О каком уж тут стремлении к лидерству могла идти речь? Да только Горбачев такого покаяния не принял и на снисхождение не пошел, проявив себя в данном случае человеком довольно мелочным и вздорным. Так же, как он наслаждался победой над поверженным «строптивцем» на заседаниях Политбюро и пленумах, предшествующих
Так уж исторически сложилось, что протест против коммунистической системы в России нарастал лавинообразно, почти сразу принял массовый, а значит и неорганизованный характер. До 1987-88 гг. авторитетная оппозиционная организация возникнуть не могла из-за запретов и репрессий, а дальше, когда «плотину» стало прорывать, процессы пошли слишком бурно и быстро, чтобы подобная организация имела возможность образоваться и наладить разветвленные структуры. Мелким группам и партиям, поминутно возникающим, делящимся и исчезающим, оставалась лишь роль «дрожжей» в активизации политических процессов. А массовой народной стихии нужен был лидер — общеизвестный, вокруг которого можно было бы сплотиться, как вокруг видного отовсюду знамени. И в качестве такового волна народного протеста подняла Ельцина.
Стихия его вознесла помимо его собственной воли, да пожалуй, сперва и вопреки его желанию, потому что он еще сам не осознал ее силы и не верил возможность победы. Это уже позже, почувствовав мощную опору в народе, он стал входить в роль лидера сознательно, целенаправленно, и все более решительно, осваиваясь с ней и приучаясь пользоваться ее уникальными возможностями. Но ему уже ничего другого и не оставалось, так как пути назад были отрезаны. Ведь политические процессы носили еще обратимый характер или казались обратимыми, и Ельцин не мог не понимать, что в случае реставрации прежних порядков его неизбежно уничтожат. Так что волей-неволей оставалось идти до конца.
А его взлет продолжался. Продолжался в русле общих закономерных процессов. По отлаженным десятилетиями коммунистическим канонам, любые реформы должны были проводиться сверху вниз, с общесоюзного уровня — на республиканский, с республиканского — на областной и так далее, чтобы нижестоящее руководство копировало заданные образцы. Но в конце 80-х обстановка менялась стремительно, уже не по десятилетиям, а по годам и месяцам, и в каждый следующий момент времени среднее общественное сознание оказывалось более радикальным, чем прежде. И поскольку реконструкция власти, начатая Горбачевым, шла по такой же схеме, то выборы в республиканские органы происходили после союзных. Когда избиратели были настроены уже намного более решительно и раскрепощенно, чем во время предыдущей кампании. И Съезд Народных Депутатов СССР, казавшийся в 1989 г. непривычно смелым, выглядел консервативным болотом по сравнению со Съездом Народных Депутатов РСФСР, созванным год спустя. И после трех голосований, с перевесом в 5 голосов, Ельцин из неформального "лидера толпы" превратился в республиканского руководителя, облеченного официальным статусом председателя Верховного Совета России.
В некоторых интеллектуальных и бывших диссидентских кругах можно и сейчас встретить мнение, что доживи до коренных перемен А. Д. Сахаров, его фигура в роли общенационального лидера избавила бы Россию от многих бед и потрясений. Но и этот вопрос лежит в чисто гипотетической области насколько известно, Сахаров к официальным постам никогда не стремился, прекрасно понимая, что его натура несовместима с неизбежной в таких случаях политической «грязью». Да и возглавить практическую борьбу, как это сделал Ельцин, он вряд ли был способен по складу характера — а следовательно, не подошел бы народным массам. Впрочем, и сам он, как уже отмечалось, избегал общения с толпой и не представлял себя в таком амплуа. Ну а ко всему прочему, сторонникам подобных теорий стоит напомнить, что честный и принципиальный идеалист во главе государства, увы, способен наломать куда больше дров и привести его к куда более страшной катастрофе, чем расчетливый прагматик. История знает немало таких примеров — в том числе и наша. Разве не честные идеалисты во имя своих абстрактных идеалов привели Россию к гибели после Февральской революции?
А с другой стороны, нужно учитывать и тот фактор, что стихийное выдвижение народом фигуры лидера — штука сама по себе небезопасная. Массовый энтузиазм редко бывает способен к объективным оценкам. Непредвзятая информация в таких случаях отсутствует, а предвзятая противной стороны, заведомо отвергается. На многое экзальтированный народ закрывает глаза. И в таких условиях, когда главными критериями служили только общая известность и оппозиционность коммунистической системе, стихийный выбор Ельцина оказался далеко не самым худшим. Например, намного более удачным, чем в Грузии, где такая же стихия вынесла наверх диссидента Гамсахурдиа — и посадила себе на шею диктатора.