Государство и революции
Шрифт:
Лагерные палачи чувствовали себя настоящими хозяевами города, жили на широкую ногу, прочно оккупировали единственную гостиницу и трактиры, где шли постоянные пьянки и оргии. Набирали себе гаремы из обреченных женщин, а то и несовершеннолетних девочек. Но это были еще не блатные лагерные «шмары», завоевавшие привилегированное положение — здесь женщин хватало в избытке, и любовницы начальства получали лишь отсрочку. Ими обменивались, на них играли в карты, над ними измывались и отправляли на расстрел, едва начнут приедаться. Например, позже, на Соловках, надзиратель Новиков славился тем, что обязательно насиловал всех женщин, попадавших под его начало — а принялся он за это «коллекционирование» еще в Холмогорах, где на каждую ночь выбирал новую наложницу, наутро отправляя ее в "белый дом".
А когда крымские «буржуи» иссякли, пошли в Северные Лагеря новые контингента. Сюда прислали 5 тыс. кронштадтцев. Потом пошли эшелоны из областей крестьянских восстаний. И снова, в основном, старики, женщины, дети. Скажем, применялся
Никаких "принудительных работ" на Севере в то время не было. Были лишь Архангельский и Холмогорский лагеря, куда эти бабы с детьми попадали на убой. Ну а процесс их «переработки» по теплому времени стал гораздо легче снова пошли в ход пулеметы, забулькали потопляемые баржи.
Для большевистского террора находился все новый и новый «материал». Безжалостно подавлялись любые формы протеста. Скажем, в Казани забастовали рабочие, требуя 8-часового рабочего дня. Расстреляли 60 чел. В Екатеринославе забастовали железнодорожники — 51 казненный. Забастовка в Елисаветграде — 55 расстрелов… Под репрессии попадали тысячи «возвращенцев» — тех, кого советская пропаганда обещаниями амнистии заманила обратно из эмиграции. Покончив с белыми офицерами, взялись и за «красно-белых», т. е. таких, кого в гражданскую по тем или иным причинам оставили в живых, и кто успел послужить в Красной Армии. Так, после разгрома Колчака 950 офицеров направили в Москву на "политические курсы красных командиров" — опытные кадры были нужны для войны с Польшей. Но после заключения мира надобность в них отпала, и курсы всем составом отправили в Екатеринбург в концлагерь. Брали и вообще «чисто-красных» например в августе 21-го объявили вдруг перерегистрацию командного состава Балтфлота. И 300 бывших офицеров, которые всю гражданскую были на красной стороне, тоже загребли в лагеря. А вслед за «буржуями» пришел черед и социалистов. Их и в гражданскую периодически репрессировали, но все же они были союзниками против «контрреволюции». Теперь же эти союзники стали больше не нужны. 28. 12. 21 г. пленум ЦК РКП(б) фактически объявил вне закона партию эсеров, и пошел повальный террор против них. А 1923 г. началась "ликвидация меньшевиков", в мае их было арестовано более 3 тыс., в июле прокатилась вторая волна репрессий.
Но казнили и отправляли за решетку не только «контру» или оппозицию. Громоздкая машина советского государства вовсю буксовала и работала на холостом ходу и из-за некомпетентности сотрудников, и из-за общего развала в стране, и из-за бездумных распоряжений и сплошной межведомственной неразберихи. И отлаживалась эта система тоже по-ленински, "быстрыми и серьезными наказаниями". Расстреливали "за взятки", "за бесхозяйственность", "за спекуляцию", "за саботаж", "за экономическую контрреволюцию". Как и "за недоносительство" обо всех этих преступлениях. И те же «совслужащие» с «совбарышнями», зачастую случайные, выхваченные наугад, по таким обвинениям сотнями шли к стенке и тысячами в тюрьмы. Так, в 1921 г. прошли аресты по злоупотреблениям в жилотделах, в одной Москве взяли более тысячи человек, многих расстреляли. Было дело медработников, дававших освобождения от службы — казнили 20 врачей и 120 получивших у них справки. В октябре 1922 г. прошла "неделя борьбы с взятками", одних железнодорожников арестовали несколько тысяч. Были многочисленные репрессии по делам Лесного треста, компании «Унион», Госторга, Гукона, Главмортехозупра, налогового ведомства, учреждений народного образования.
Впрочем, человеческая жизнь обесценилась настолько, что казнили и за совсем смехотворную «вину». В Москве расстреливали за продажу вшивого белья — в целях борьбы с тифом. Точно так же расстреливали беспризорников, заразившихся сапом. Во многих городах прокатилась репрессивная кампания борьбы с венерическими заболеваниями — устраивались облавы на проституток, предписывалось проводить их освидетельствование, и тех, у кого обнаружен сифилис, расстреливать. Правда, настоящие проститутки зачастую умели откупаться и налаживать взаимовыгодные контакты с чекистами, так что порой — например, в Одессе, даже сифилитички тут же оказывались на свободе, а вместо них "для галочки" пускали в расход случайных женщин, взятых где-нибудь на базаре. В Иваново-Вознесенске расстреливали за несдачу или нерегистрацию швейных машинок — чтобы работники фабрик не перекидывались в частный сектор. В Брянске ставили к стенке за появление на улице в пьяном виде, а в Баку — телеграфисток за недобросовестное выполнение служебных обязанностей. В Харькове 17-летнюю девчонку казнили только за то, что назвала большевика Стеклова "жидом".
Девальвация жизни дошла до такой степени, что расстрелы воспринимались уже как будничное, почти нормальное
А в Тифлисе в 1921 г. был даже издан сборник "Улыбка ЧК", в котором, палач Эйдук поместил такие свои стихи, должные изображать «шуточное» чекистское признание в любви:
… Нет большей радости, нет лучших музык, Как хруст ломаемых жизней и костей.
Вот отчего, когда томятся наши взоры И начинает бурно страсть в груди вскипать, Черкнуть мне хочется на вашем приговоре Одно бестрепетное: "К стенке! Расстрелять!.."
Это страшное ленинское государство было уже не Россией. Но оно, кстати, и не скрывало, что оно — не Россия. И всячески отделяло себя от прежней России. Сами термины «Отечество», «патриотизм» стали ругательными. О них вспомнили было на короткое время в период Польской кампании, но дальше опять применяли исключительно в значении оскорбительных ярлыков слово «патриот» считалось примерно синонимом «реакционера» и "черносотенца".
Хотя в литературе можно нередко встретить мнение, будто российскую науку погубила «лысенковщина», но стоит вспомнить, что первой из наук была разгромлена история — в самом начале 20-х. Подлинная история страны оказалась фактически под запретом — внедрялась установка, что до 1917 г. ее как бы и не было и быть не могло. Все "темное прошлое" представлялось лишь не заслуживающей особого внимания «предысторией» Совдепии и изображалось сплошным черным пятном. Труды классиков исторической науки запрещались, а исследования в этой области подменялись грязной клеветой производства академика Покровского и партийного теоретика Бухарина. Их измышления, заполонившие "научные работы" и учебники, писались в «народном», то есть в нарочито примитивном, хамском стиле и скорее, напоминали базарную брань все цари, князья, государственные деятели, полководцы карикатурно рисовались алкоголиками, сифилитиками, ворами, дебилами.
Похоронена была и российская культура. За попытки защитить «реакционера» Пушкина или висящий на стене портрет «офицера» Лермонтова можно было всерьез загреметь в чрезвычайку. Н. К. Крупская лично возглавляла кампанию по запрещению, изъятию и уничтожению книг Л. Н. Толстого — ну, разумеется, ведь это была вредная для революции «толстовщина», которую столько раз клеймил ее муж. А вместо разрушенной нарождалась и насаждалась другая культура, «пролетарская». До нас, кстати, дошла лишь небольшая ее часть — глупые «агитки» Демьяна Бедного, "Железный поток" Серафимовича, два романа Фурманова, «Конармия» Бабеля… И по этим произведениям можно увидеть, что зверства коммунистов и ужасы коммунизма даже не считали нужным как-то обходить или приукрашивать — они предполагались вполне нормальными и оправданными. Именно поэтому у последующих поколений руководства хватило ума отправить на свалку значительную часть литературы 20-х — когда такое прошлое сочли все же неприглядным и принялись лакировать его. А в свое время подобной литературы хватало. Был, например, В. Зазубрин, которого объявляли "первым советским романистом" и чуть ли не классиком. Кроме процитированной ранее повести о расстрельных буднях чекистов он создал и роман о гражданской войне "Два мира", вызывавший отвращение у культурных читателей, но высоко оцененный Луначарским. Да можно., вспомнить и некоторые стихи Маяковского, исчезнувшие потом из собраний его сочинений и не включавшиеся в школьный курс:
… Довольно петь луну и чайку, Я буду петь черезвычайку…
Хватало и вообще полусумасшедших авторов из партийных активистов, "героев гражданской" и прочих «швондеров», вообразивших, что раз им теперь "все можно", то надо бы между делом обессмертить свое имя и в литературе и заваливавших своими «творениями» редакции газет и журналов. И им не смели отказывать, поскольку это было опасно для жизни…
Ну и для окончательного доламывания устоев прежней России, да и вообще устоев человеческой морали и нравственности, мешающих строительству "нового общества", Ленин нанес мощный удар по Православной церкви. Ее и раньше не жаловали — уже с 1917 г. и храмы оскверняли, и священников расстреливали, но лишь периодическими кампаниями или в общих гребенках террора. Теперь же, когда силы крестьянства были подорваны голодом, вождь принял решение воспользоваться моментом и под предлогом "изъятия ценностей для голодающих" раздавить церковь как таковую, целенаправленно. 19. 3. 22 г. он дал указание Молотову: "Провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности, самых богатых лавр, монастырей и церквей должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем больше число представителей духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать… Крестьянские массы будут либо сочувствовать, либо окажутся не в состоянии поддержать духовенство".