Государство и революции
Шрифт:
Описание Соловков у Солженицына, пожалуй, получилось несколько искаженным — в его «Архипелаге» они представлены как некий "фантастический мир", в котором сосуществуют рядом и жесточайшие наказания, и почти что опереточная фантасмагория увеселительного заведения — спектакли драматической труппы, изображения слона с буквой «У» на попоне, то есть У-СЛОН (управление Соловецких лагерей особого назначения), свои печатные издания, "раскопочная комиссия" и "дендрологический питомник". Отсутствие обреченности, поскольку и сроки-то у всех чересчур короткие. Видимо, такое смещение акцентов объясняется тем, что Солженицын в качестве основного источника пользовался живой памятью, дошедшей через поколения заключенных. А она, естественно, сохранила самые яркие внешние черты, отсутствовавшие в последующих лагерях. Опять же, память о Соловках передавалась через тех, кто сумел там уцелеть. А уцелели, главным образом, социалисты. Которые в то время еще содержались
Но если мы обратимся к воспоминаниям А. Клингера, Ю. Бессонова и др., которым чудом удалось бежать, то увидим, что основная масса заключенных уже тогда содержалась в ежовых рукавицах, без малейшей «свободной» отдушины, впроголодь, и сплошь погибала на общих работах — прокладке железной дороги, лесоповале, или, что считалось еще хуже — торфоразработках. Там находили смерть почти все, и никаких иллюзий относительно своей участи ни у кого не было. При трехгодичных сроках заключения люди с первых же дней понимали, что выжить эти три года у них вряд ли получится. И систематические расстрелы тоже продолжались, хотя и в меньших масштабах, чем в Холмогорах. В 1923-25 гг. тут расстреливали в среднем человек 15 в неделю. Поэтому Соловки действительно можно считать некой переходной ступенью, но не от "фантастического мира" к строгой системе ГУЛАГа, а от лагерей смерти к лагерям "истребительно-трудового" типа. Так же, как в глубинах древности от поголовного истребления пленных и принесения их в жертву богам постепенно переходили к превращению их в рабов.
Продолжались по стране и «обычные» расстрелы, хотя их размах все же снизился. Информацию о них систематизировал, например, инженер В. Бруновский, который сам был приговорен и просидел 3 года в "коридоре смертников", но как гражданина Латвии, его потом обменяли на арестованных там коммунистов ("Дело было в СССР", АРР, т. 19). По его данным, даже в «золотые» нэповские годы середины 20-х в СССР ежегодно казнили около 6 тыс. чел. — из них четвертую часть в Москве. Поскольку фиктивные расстрелы тоже еще практиковались, то сохранились сведения и о самой процедуре. До 1925 г. приговоры приводились в исполнение по ночам в бане внутренней тюрьмы на Лубянке, а днем там же мылись арестованные. Инструкция о раздевании жертв донага все еще действовала, и приговоренные сдавали одежду тому же каптеру, что моющиеся — разве что на помывку мужчин и женщин водили по отдельности, а на расстрелы — вместе. А после бани те заключенные, у кого не было сменного белья, могли получить белье казненных.
Правда, в отличие от времен "красного террора" содержали теперь смертников и смертниц в разных камерах, но все еще в общем коридоре — и надзор, и даже обыски женщин осуществлялись мужским персоналом. Только для «физиологического» обыска приглашалась специальная надзирательница. С 1925 г. расстрелов стало меньше, и технология казней изменилась.
"В канцелярии объявляется приговор, предлагают расписаться в том, что приговор объявлен, причем после прочтения приговора руки крепко связываются веревкой. Если смертник начинает кричать, ругаться, хватают за горло, зажимают нос и в рот запихивают тряпку… Место казни на Большой Лубянке или в Варсонофьевском переулке. Смертники и смертницы сдаются дежурному коменданту для приведения приговора в исполнение. При групповом расстреле в 3-5-7-10 и более человек едет обычно заместитель коменданта Бутырской тюрьмы Адамсон. Для одиночных расстрелов вызывается кто-либо из комячейки ГПУ или приговор приводит в исполнение дежурный комендант. Жертве развязывают руки, снимают платье, белье. Узенький коридор, в конце которого дверь, а за нею лестница в подвал. Палач предлагает своей жертве идти вперед и следует сзади на расстоянии не более одного метра. Смертник подходит к двери, начинает спускаться в подвал, и в это время палач стреляет почти в упор, в затылок, и жертва падает в подвал".
Упомянутый здесь латыш Адамсон считался главным, так сказать «придворным» палачом. Карьеру он сделал в страшной Одесской ЧК и в качестве командира карательного отряда на Тамбовщине. Бруновский описывает его как совершенно патологического типа. Например, заключенные неоднократно замечали, что при выводе женских камер на оправку, он любил подглядывать за отправлением их естественных надобностей через специальную дырочку. Испытывал мощное влечение к высоким и полным дамам, попадавшим в "коридор смертников", всеми способами склоняя к сожительству и вселяя надежду на заступничество. Но к своим вынужденным любовницам он бывал еще более жестоким, и если приговоры им утверждались, старался сам приводить их в исполнение. Причем в руководстве ОГПУ хорошо знали о его "маленьких слабостях", но смотрели на это сквозь пальцы.
Однако к середине 20-х Адамсон был уже исключением. Из того поколения садистов и маньяков, которым поначалу дали волю коммунистические вожди, на службе осталось не так уж много. Самых
А по "мирному времени" пошли сокращения — уж слишком раздутыми оказались штаты карательных учреждений. При реорганизации ВЧК в ГПУ сократили уездные чрезвычайки, потом — местные концлагеря. Следующий удар последовал весной и летом 23-го. В рамках крутых мер по отлаживанию разболтанных и буксующих государственных механизмов дошла очередь и до чекистов. Комиссия ВЦИК выявила 826 «самочинных» расстрелов, многочисленные злоупотребления, коррупцию, взяточничество. Пошла целая серия дел сотрудников ГПУ и трибуналов, кое-кого к стенке поставили, многих поувольняли и понизили в должностях. Видимо, в ходе этой кампании случилась и описанная выше ревизия Северных Лагерей.
Кажется, и само коммунистическое руководство наконец-то поняло, что участие в кровавых акциях разрушительно действует на психику. В 1924 г. Луначарский, Крыленко и Радек внесли в ЦК предложение, чтобы при исполнении смертных приговоров чекистов заменить уголовниками — потому что, мол, самое "горячее время" прошло, и использовать для столь грязной работы членов партии уже как-то неудобно. Такое решение было принято и проводилось в жизнь. Например, по официальной версии сибирский бандит Мишка Культяпый (Осипов), истреблявший целые семьи, был расстрелян в 1924 г. На самом же деле за то, что он «ссучился» и выдал соучастников, ему было предложено стать палачом при Московском губернском суде. В Бутырской тюрьме, по воспоминаниям кн. Трубецкого, было двое таких палачей, один — "дегенерат полуидиотского типа", другой — искалеченный китаец. Но подобные убийцы на свободу уже не выходили — их содержали в одиночках, выдавали усиленное питание, водку и устраняли самих, когда считали нужным.
А кроме того, чекистов крепко задела борьба за власть в верхах. В 1923-24 гг. развернулась полемика вокруг выступлений Троцкого, противопоставлявшего «революционеров» и «бюрократов», потом дискуссия относительно его книги "Уроки Октября". И в ходе этих кампаний выяснилось, что больше половины работников ГПУ поддерживают Льва Давидовича против «бюрократов». И разумеется, поддержали его как раз самые активные участники кампаний красного террора, одним из главных руководителей которого он являлся. Ну а поскольку триумвират Сталина сумел переманить на свою сторону приспособленца Дзержинского, то вскоре последовали организационные выводы. За троцкизм еще не сажали, но и терпеть противников в столь важных структурах сталинисты никак не могли, и тут же весьма эффективно заработали "кадровые методы". Тех, кто имел неосторожность занять сторону конкурента, направляли вдруг служить куда-нибудь на глухую окраину или увольняли "по сокращению штатов". Снова посыпались ревизии — а уж служебные злоупотребления у подобных типов при желании всегда можно было найти. Избалованные вседозволенностью и безнаказанностью, они и в мирное время продолжали по инерции вести себя так же. Привыкли к жизни на широкую ногу и попадались на взятках, на хищениях, сексуальных преступлениях. И по общим впечатлениям современников, где-то в 1924 г. традиционный имидж чекиста кардинально изменился. Вместо грубых мясников и вечно пьяных, разухабистых убийц, костяк карательной машины составили «интеллектуалы» из недоучившихся студентов, политизировавшихся юристов, партийных чиновников и армейских комиссаров.
Разумеется, те из палачей гражданской, кто достиг заметных должностей, имел высоких покровителей и придерживался "верной линии", оставались на своих постах или неплохо устраивались в других сферах деятельности. Продолжали служить и получать повышения садисты Буль, Фридман, уголовник Фриновский. Лацису даже удалось реализовать свои «научные» комплексы и заделаться натуральным «ученым» — в 1932 г. он стал директором Московского института народного хозяйства им. Плеханова, и со своим незаконченным образованием смог получать эстетическое наслаждение от любимых графиков, статистических таблиц и диаграмм. А видный киевский чекист Яковлев, расстрелявший своего отца, стал заместителем наркома иностранных дел Украины. Хотя кое у кого больное нутро все же прорывалось наружу. Выше уже рассказывалось о послевоенных «шалостях» Петерса и Бокия. Председатель украинского ГПУ Балицкий возил дружков в тюрьмы и устраивал оргии с арестованными женщинами. Бывший чекист Чернов, ставший наркомторгом Украины, привел как-то в номер двух проституток и начал топить в ванне. Одна погибла, другая спаслась, но он отделался лишь строгим выговором. А наркомзем Моисеенко, тоже из палачей, однажды повесил жену — дело списали на самоубийство.