Государство и светомузыка, или Идущие на убыль

Дворкин Эдуард

Освежившись, лежали на берегу, покуривали некрепкий итальянский самосад, выпили по нескольку бутылок молодого вина и пива, ели помидоры.

Поначалу разговор носил нейтральный, не обременительный для обоих характер. Великий Композитор, причмокивая, хвалил помидоры, Великому Мыслителю, напротив, более нравились кармелитки.

Оба Великих, как могли, старались

не сползать после всего выпитого на отнимавшую силы философию. Первым не выдержал Плеханов. Пробежавшись до кустов и обратно, он заговорил о самоочищении, как пути к постижению истинного счастья и гармонии. Стеснительный Скрябин, ежесекундно ловивший на себе взгляды хорошеньких, сновавших там и сям кармелиток, не мог заставить себя воспоследовать действиям друга и поэтому занял противоположную точку зрения, утверждая, что путь к постижению истинного счастья есть не очищение, а, напротив, накопление всего позитивного и складирование его в себе.

Беседа приняла несколько нервный характер.

Георгий Валентинович, сожалея о своей промашке, предложил Александру Николаевичу еще разок омыться в прохладных водах. Прими Скрябин разумное предложение — и он, безусловно, нашел бы способ выйти из затруднительного положения… Увы, эмоции взяли верх над разумом.

— Вы ведь философ, Георгий Валентинович, — мелко подрагивая ногами, со всем возможным сарказмом парировал он. — Вспомните древних — «Нельзя дважды войти в одну реку!»

Натянув одежду, они возвратились в город. Александр Николаевич двигался мелкими шажками, сдвигая колени и морщась. Георгий Валентинович стал уже серьезно опасаться за друга — выручило случившееся на пути кафе. Крикнув, что идет за сигаретами, Скрябин бросился в полутемное помещение. Он появился через некоторое время и с видимым облегчением спросил у Плеханова закурить.

Пустячная размолвка была забыта, друзья накупили помидоров и продолжили осмотр кармелиток. Философский микроб тем временем не сдавался. Великий Мыслитель как-то не к месту заговорил о своей несомненной приверженности материалистическому мировоззрению.

Великий

Композитор в сердцах швырнул вниз недоеденный сладкий плод. Они проходили мост, переброшенный через высохшее, усеянное крупными камнями русло.

— Создаем мир мы! — возразил извечному оппоненту Александр Николаевич. Остановившись, он положил руки на ветхие перильца. — Мы создаем его нашим творческим духом, нашей волей, никаких препятствий для проявления воли нет, законы тяготения для нее не существуют… я могу броситься с этого моста и не упасть головой на камни, а повиснуть в воздухе благодаря этой силе воли!

Зная Плеханов, что произойдет дальше, он никогда не осмелился бы бросить свою необдуманную реплику (Философствуя, он заходил иногда слишком далеко).

— Попробуйте, Александр Николаевич! — усмехаясь в усы и бородку, подначил он и тут же побледнел, закричал, бросился к другу и не успел.

Великий Композитор по-детски всхлипнул, припал грудью к перилам, его голова свесилась вниз, ноги оторвались от шаткого настила, сверкнули в открытых сандалиях ослепительно белые пятки — он падал, и уже никто не мог ему помочь.

Плеханов закрыл глаза.

Он слышал крики ужаса, топот многих ног.

Потом все стихло.

Тишина была нестерпимо звонкой, она действовала сильнее самого громкого шума.

Он не мог заставить себя посмотреть.

Веки не раскрывались.

Он поднял их руками.

Великий Композитор висел в воздухе метрах в пяти от него, на полпути между мостом и камнями. Над головой Александра Николаевича блестел и переливался в солнечных лучах приличных размеров нимб.

Множество кармелиток и несколько случившихся здесь же капуцинов стояли на коленях и в немом экстазе тянули к Скрябину руки.

— Возвращайтесь, друг мой, — стараясь, чтобы голос предательски не дрогнул, мягко произнес Плеханов. — Вы были правы. Я проиграл…