Государыня пустыня
Шрифт:
Атаджанов родился в старом Турткуле, что теперь смыт Аму-Дарьей. Он доволен Кырк-Кызом:
— Перспективы. Воздух. И пески, пески по сторонам — одним словом, природа. А главное — от реки далеко: можно жить спокойно.
Несколько слов о будущем
Итак, крепости, стоящие в пустыне, вызывают не только воспоминания прошлого, но и мечты о будущем. Земли древнего орошения Хорезма, по существу, земли его будущего орошения.
Следы каналов разных эпох и русла пересохших протоков воспринимаются теперь как наметки будущей оросительной сети. А вот что уже случилось с одним из таких русел — с Келифским Узбоем. Став Каракумским каналом, он донес аму-дарьинскую воду до самого Ашхабада и с помощью людей и машин движется по южной Туркмении дальше, к Каспийскому морю.
Далеко в верховьях, в горах Таджикистана, сооружается Нурекская ГЭС. Новые гидростанции — Тахиа-Ташская и Тюямуюнская — возникнут и в низовьях Аму-Дарьи, в Хорезме. Мощные электрические насосы,
А когда ей и ее сестре Сыр-Дарье не хватит воды, чтобы впадать в поля огромными разветвленными дельтами и одновременно поддерживать уровень богатого рыбой Аральского моря, на помощь придет обращенная вспять вода сибирских рек Иртыша и Оби.
В руки строителям попадет подробнейшая карта древней оросительной сети, составленная археологами и их коллегами географами. Не знаю, в какой мере, но она обязательно будет использована, как используются данные археологии при строительстве нынешних, пока небольших каналов Хорезма.
Тогда труд античных рабов и раннесредневековых вооруженных земледельцев войдет составной частью в труд современных ирригаторов. Они, строители и земледельцы древности, сыграли для наших практических нужд примерно такую же роль, как, скажем, партии изыскателей, впервые изучивших новые земли, проложивших первые трассы, поставивших первые вехи для будущих поколений. Эти «изыскатели» работали сотни и тысячи лет, познавая характер неистовой реки и заставляя ее служить людям. Их следы не затеряны в пустыне, их труды не забыты.
Вышки
Птицы
Птиц на Кырк-Кызе видимо-невидимо. Тут и орлы, медленно парящие в высоте, и, какое бы у вас ни было дело, какие бы мысли вас ни занимали, вы забудете обо всем, любуясь их полетом. И кулички, посвистывающие из рва между дорогой и каналом, там, где зеленая водица, тростник и осока. И куропатки, что раннею весной купаются в дорожной пыли и вылетают прямо из-под колес: то ли им, бедняжкам, холодно, и они греются в пыли, то ли это купание им нужно, чтобы поскорее слинять, освободиться от торчащего пуха. И ночные, зловеще стонущие сычи — один из них жил прямо над нашим лагерем и смущал сон так, что пришлось не полениться, пойти на замок с фонарями, размахивая ими и крича, пока не метнулась черная тень, чтобы никогда сюда не вернуться. И зеленые бухарские синички на телеграфных проводах. И серые пичужки, от которых веселый звон стоит в ушах, когда вы работаете в замке. И ласточки, что залетают к нам парами и, не обращая внимания на шум работ, звонко и нежно обмениваются друг с дружкой замечаниями по поводу того, подойдет ли этот замок им для жилья. И дикие гуси, что устраивают в воздухе над нами «летучки», прежде чем выбрать на озерах, образованных сбросовой водой арыков, место для гнездовья. Стая гусей долго вращается, как огромное веретено, галдит и гогочет. А теперь появилось еще и озеро с птицефермой, где разводят домашнюю птицу; оно белым-бело от уток. На берегу стоит здание инкубатора. Редкий случай, когда рыбы охотятся на птицу: здешние сомы иногда хватают уток за горло.
И еще о птицах. Как-то на одном из замков нас застал особенно тяжкий, влажный, весенний зной. Пока Стеблюк с фотографом Родькиным педантично обмеряли памятник, мы в изнеможении сидели под стеной донжона. Солнце поднималось все выше, тень стены катастрофически уменьшалась. Мы буквально вдавливались в глину, а зной уже обжигал наши колени. Серые дикие пчелы, жужжа, дрожали в воздухе, заглядывали в крохотные отверстия в глине, откуда иногда слышалось ответное жужжание, чуть ли не забирались нам за шиворот, но мы не шевелились. И это монотонное жужжание еще больше разморило нас. От полей поднимался пар, белесое небо сверкало. Что это? Неужели я брежу? Запел жаворонок! Мои товарищи, щурясь, подняли глаза к ослепительному небу. Сомнений не оставалось — пел жаворонок…
А когда, спасаясь от зноя, мы вошли в воду арыка, произошло новое чудо. Еще издали мы увидели, как по сверкающему течению плывут два удивительно красивых пурпурных пятна. Мы поймали их. Это были цветы мальвы. Их, наверное, пустили девушки, работавшие на полях. Не успели мы умилиться и растрогаться, как пришлось выскакивать из воды. Арык наискосок пересекла черная змейка…
Я шел вдоль канала. Бушевала пыльная буря, но ветер был чистый, а вся пыль носилась вверху и застилала небо. Оттуда, из мглы, изредка выглядывала и светила бледными, почти лунными лучами нижняя половица солнца. Кланялись метелки камыша, колыхались шарообразные колючие кусты. Через темное поле можно было увидеть, как в том же ритме кланялись молоденькие тополя и колыхались деревца джиды.
И вот тогда-то
Ничего подобного. Шум ветра, лягушачий хор, крик ишака, отдаленное тарахтенье трактора. И над всем этим победная, громкая, даже озорная трель. Буря хочет сорвать певца с дерева, он свищет, должно быть крепко вцепившись коготками в пружинящую ветку. И если сравнивать его голос с голосом человека, то, пожалуй, это был птичий Шаляпин.
А потом я подумал, как же получилось, что я столько бывал в экспедиции и ни разу не слышал соловья.
Впрочем, работал я большей частью в пустыне. Там этого не услышишь. «Незапланированные» соловьи появились в оазисе вместе с человеком.
Какое же это благородное дело — ирригация, искусственное орошение пустынных земель, куда человек приходит не с ядовитыми отходами фабрик, отравляющими реки, не с дымом, коптящим небо, а вот с этими соловьями, жаворонками, тополями, цветами, журчанием воды! И созданный им «искусственный мир» становится свежим и прекрасным, солнце, земля и вода в благодарность приносят такие дары, какие не в силах дать самая щедрая первозданная природа.
Рассвет в оазисе
ПИСЬМО НЕПРОХОДИМЫХ КОЛЮЧИХ ЗАРОСЛЕЙ