Готический роман. Том 1

Воронель Нина Абрамовна

– Может, ты отдашь мне это ружье, Ури?

К ее удивлению, при звуке ее голоса Ури встряхнулся, как собака после дождя, мгновенно вышел из оцепенения и послушно направился к ней, протягивая ей ружье. Она стиснула в ладони согретый его пальцами приклад и попросила, отлично сознавая, что Отто и Ури совершенно несовместимы:

– Ури, сделай одолжение: пока я смотаюсь в деревню, отвези Отто к себе, помой его и покорми.

Отто, конечно, поднял несогласный трезвон, в котором возражения против Ури перемежались вопросом «Зачем ружье?». Пленники в фургоне восприняли этот трезвон как сигнал к бунту и начали колотить

каблуками в стенки, громко требуя, чтобы их или выпустили, или поскорей увезли. Инге поняла, что они больше не потерпят никаких проволочек, и не решилась дальше испытывать их терпение. Она быстро откатила кресло отца в сторону, вскочила в кабину и, крикнув Ури: «Скорей открой ворота!», стала выводить фургон со двора. В последнюю минуту она притормозила на мостике через ров, распахнула дверцу кабины и свистнула Ральфу, – вовремя сообразив, что надо взять пса с собой, если она не хочет, чтобы ее оскорбленные пассажиры растерзали ее в клочья, как только она выпустит их из фургона.

Благодаря ее сообразительности операция по освобождению пленников прошла безо всяких осложнений: Инге остановила фургон возле «Губертуса», в сопровождении Ральфа вышла из кабины, открыла дверцы фургона и негромко предложила всем выходить. Они не заставили себя долго просить и начали поспешно прыгать вниз, лишь чуть-чуть замешкавшись в дверях из-за того, что каждый норовил локтями оттолкнуть остальных, чтобы поскорее выскочить из фургона. В результате два старика упали и, кажется, слегка разбили коленки, но тут же бодро поднялись на ноги и устремились в кабачок вслед за другими.

Дождавшись, пока за последним, самым толстым и неуклюжим, закроется дверь кабачка, Инге аккуратно вытерла рукавом приклад и ствол ружья – на всякий случай, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, – и положила его на верхнюю ступеньку лестницы. Направляясь к фургону, она заметила, что из-за неплотно задернутых штор за нею наблюдает множество глаз, – нельзя было назвать с уверенностью тех, кто стоял там, с жадным любопытством приникая к окну, но угадать можно было с большой долей вероятности.

Перед самым въездом на мост фары фургона выхватили из тьмы печальную фигуру, примостившуюся на перилах, как птица на ветке. Инге вгляделась в смутный силуэт и узнала Клауса. Она опустила стекло и окликнула его. Клаус тут же охотно, будто только этого и ждал, соскочил с перил и заглянул в окно фургона. Даже в темноте Инге увидела, что он плачет, и плачет уже долго – все лицо его распухло от слез. Инге вспомнила сбивчивый рассказ Клауса о парашютисте, который выпрыгнул из окна самолета в ту ночь, когда она подобрала Ури, и ей вдруг показалось, что и сегодня должна быть какая-то связь между горькими слезами Клауса и безумной выходкой Ури.

– В чем дело, Клаус? – спросила она, представляя себе разъяренного Ури с ружьем. – Тебя кто-нибудь обидел?

– Я сегодня сорвал банк! – объявил Клаус, заливаясь слезами.

– Какой банк? – оторопела Инге, снова, совершенно некстати, представляя себе Ури с ружьем.

– В игровом автомате! Никто никогда еще не мог его сорвать, а я сорвал! И пусть больше не говорят, что я идиот!

– Молодец! – с облегчением вздохнула Инге. – Из-за чего же ты плачешь?

– Из-за мамки! Она забрала у меня все, – Клаус ловким движением вывернул оба кармана своей куртки, чтобы показать Инге, как там пусто, – Ни пфеннига мне не оставила!

Чтоб я знал, как бросать стрелы!

– Какие еще стрелы? – Инге в который раз представила себе Ури с ружьем, однако никакие стрелы в эту картину не вписывались.

– Одна красная, другая зеленая, – пояснил Клаус, окончательно сбив ее с толку.

– Куда же ты бросил красную стрелу? – вяло спросила Инге, теряя интерес к приключениям Клауса и готовясь нажать на газ.

– Красную я бросить не успел, а зеленой я попал точно в задницу Гейнца, – похвастался Клаус. И заметив, что Инге собирается включить мотор, поспешно добавил. – Если бы не я, они бы точно стянули с Ури штаны.

Рука Инге застыла на полпути к зажиганию, а мысли заметались в ужасе – неужели все-таки «они»? Она спросила хрипло, не узнавая собственный голос:

– Кто такие «они»?

– Да все эти охотники: и городские, и наши. И Дитер-фашист с ними.

Инге вспомнила бледную голую задницу Дитера – она даже не знала, что его прозвище фашист, – нет, слава Богу, кажется, не те «они»!

– А зачем им понадобилось снимать с Ури штаны?

– Чтобы проверить, что он – еврей. Их Гейнц подучил. А что такое еврей? – полюбопытствовал Клаус, но не стал ждать ответа, а затарахтел, как по писаному:

– Я как увидел, что Гейнц душит Ури, так и всадил стрелу прямо ему в зад. Я сам не знаю, как у меня это вышло. Может, если бы я целился, я бы не попал. Ох, он завыл! Отпустил Ури, схватился обеими руками за зад и завопил: «Меня застрелили!». Ну, Ури, конечно, тут же их всех раскидал, схватил ружье и загнал их в фургон. И увез.

– Куда?

– Не знаю, я не стал смотреть. Я скорей побежал домой, пока Гейнц не догадался, что это я бросил в него стрелу. Но мамка дошлая, она все равно догадалась. И как вернулась из «Губертуса», сразу забрала у меня все деньги. Она меня хотела побить, но я вырвался и убежал.

Клаус уже не плакал, так воодушевил его рассказ о собственных подвигах.

– А теперь иди домой, не будешь ведь ты всю ночь тут сидеть, – сказала Инге ласково и потянулась потрепать его по щеке. Но влажная от слез щека радостно дрогнула у нее под пальцами и она быстро отдернула руку, вспомнив рассказ Ури про эротические сны Клауса.

– Я туда ни за что не пойду, – упрямо покачал головой Клаус.

– Твоей мамки нет дома, она опять вернулась в «Губертус», – сказала Инге уверенно, перебирая в памяти следившие за нею только что из-за штор кабачка любопытные глаза: одни из них точно принадлежали Марте.

– Тем более не пойду, – окончательно уперся Клаус. – Раз она пошла в «Губертус», значит она приведет с собой домой Дитера-фашиста. А я его не переношу.

– Откуда ты знаешь, кого она приведет? – удивилась Инге.

– Она весь день шушукалась с ним, рассказывала, как души общаются через тело.

– А как они общаются? – не удержалась полюбопытствовать Инге.

Клаус глубоко вдохнул воздух и зачастил чужим голосом, напомнив Инге слова Ури про его магнитофонную память:

– «...в свечном воске смешаны душистые травы, от которых голова кружится, и когда мы долго поем, мы становимся, как один человек, будто все поем одним голосом. Тогда мы все падаем на пол, как попало – кто на колени, кто ничком, – и начинаем кататься по полу и друг по другу... к нам приходит озарение, и мы уже не знаем, где чьи руки, где чьи ноги...»