Готовься к войне
Шрифт:
– Никогда, Зоя. Ни-ко-гда. Я тут пятый год убиваюсь. И каждое утро говорю себе: «Пора порядок навести, пора порядок навести…» Потом наступает вечер, я думаю: «А ну его в жопу, этот порядок», - и домой уползаю… А нам вообще сегодня воду привозили?
– Не помню. За пиво - помню, а за воду не помню… Нашла, что ли?
– Ищу. Ага, вот она, сучка! Мужчина, вам ведь нужна «Бонаква»?
– Да, «Бонаква».
– Она не холодная.
– Сойдет. Давайте.
– Подождите. Я нашла «Акваминерале». Сейчас
– У вас какая в руках?
– Литровая.
– Давайте.
– Хотите, я поищу полтора литра.
– Не надо! Давайте литровую. Сколько стоит?
– Ценник на витрине.
– Нет, - сказал банкир, - там ценника.
– Да? Странно. Вчера был… А вода стоит тридцать пять рублей.
Знаев вынул купюру. Розовая вздрогнула.
– Ой, а помельче нет?
– Нет.
– У меня не будет сдачи.
– Ну и черт с ней.
Розовая метнула строгий взгляд.
– Как это «черт с ней»? Так нельзя.
Поискала в карманах фартука. Открыла и закрыла дребезжащую кассу.
– Подождите. Сейчас спрошу у сменщицы.
Поставь она бутылку на прилавок - банкир бросил бы деньги, взял, что нужно, и ушел. Но продавщица держала товар в руке. Пока Знаев соображал, как ему изловчиться, перегнуться и выхватить емкость, чувиха, медленно повернувшись, опять удалилась.
– Зоя, разменяй мне крупную!
– Откуда?
– Посмотри, может, мелочью наберешь.
– Девушки, - крикнул банкир, - не надо мелочи! Дайте мою воду, и разбежимся.
– Сейчас, сейчас, - возразили ему на два голоса.
– Уже нашли.
Знаев почувствовал тошноту и загрустил.
– Эта рваная, - говорили за стеной.
– Ну и что? Тоже деньги.
– Да ладно, не позорься. Сколько набрала?
– Не мешай, собьюсь.
– Вот, - радостно провозгласила женщина, вернувшись.
– Сто, двести триста… Пожалуйста.
– Спасибо, - прохрипел банкир.
– А где вода?
– Ой. Сейчас.
Очередной - уже третий - плавный разворот, мощное покачивание необъятных бедер, шарканье шлепанцев, неспешное отступление за пределы видимости.
– Зоя, куда я ее поставила?
– Кого?
– Да воду же, «Бонакву» проклятую! Только что тут была… От этой жары совсем башка не хочет работать…
– И не говори… Вон она, твоя «Акваминерале».
– Не издевайся. Та была «Бонаква».
– Давайте любую!
– выкрикнул Знаев.
– Мужчина, что вы нервничаете? Сами сказали, что вам нужна «Бонаква», литровая…
Слушайте, вы!
– хотел заорать он.
– Я прямо сейчас
Но не закричал. Сдержался. Шатаясь, бросился вон, на воздух. Синее небо, желтое солнце - все содержало издевку. Залез в свой сверхмощный драндулет, рванул с места, слыша, как с диким хрустом проворачиваются по грязной обочине колеса; краем глаза увидел в зеркале серую пелену взметнувшейся пыли.
Потом уже смотрел только на тахометр. Переключал передачи не раньше, чем стрелка касалась желтого сектора.
Все в порядке. Будь спокоен и весел. Их нельзя презирать. Не за что. Они не виноваты. Они всегда были такими. Их нельзя остановить или переделать. Также нельзя уменьшить их количество. Хуже всего то, что они самовоспроизводятся; однако и здесь, увы, им невозможно помешать. Великий физиолог Павлов изучал механизм условного рефлекса. Дрессировал собак. Заставлял их ходить на задних лапах и лаять по команде. За это вожди Советской страны боготворили Павлова. Молодец, академик! Так ведь можно дрессировать целые народы! Тем временем другой гениальный ученый - Вавилов - продвигал генетику. Доказывал, что признаки живого организма передаются по наследству. За это вожди Советской страны поспешно уничтожили генетика. Казнили. По Вавилову, получалось, что дурака и бездельника, конечно, можно научить хорошо трудиться - однако всякий дурак, достигнув половой зрелости, немедленно родит точно такого же дурака, и процесс дрессировки придется начинать сначала.
Давно умерли и Павлов, и Вавилов. Закопаны и сгнили вожди Советского Союза. И самого Союза больше нет. А дураки по-прежнему неисчислимы. И прекрасно себя чувствуют.
В последний поворот он вошел чрезмерно резко, а когда понял ошибку, тут же совершил вторую: слишком поспешно переложил руль. Нескольких лишних градусов хватило, чтобы машина вышла из-под контроля, корму увело вбок и вперед; вдавив тормоз, Знаев бессильно наблюдал, как его тащит боком, как надвигается, быстро увеличиваясь в размерах, встречный автомобиль. В голове меж тем вертелась совершенно посторонняя мысль: о том, что он, даже если бы и захотел, не смог бы купить тот придорожный магазинчик с двумя медленными дурами. Потому что деньги кончились. Полмиллиона ушло Лихорылову, еще миллион придется вложить в стройку, или же его придется отдать ментам - остаются несколько сотен тысяч, копейки, на черный день, на жизнь…
Встречный ушел от удара очень ловко, по самому краю полотна. Банкира развернуло на сто восемьдесят градусов - теперь он лицезрел жирные черные следы собственного тормозного пути. Наконец остановился.
Ударила тишина. В ветвях слабо шумел ветер. Мирно пела птица. Потом стало слышно, как встречный сдает назад. Надо выйти, подумал Знаев. Принести извинения. Может быть, денег дать. За то, что напугал. Метр в сторону - сейчас бы оба беседовали с ангелами…
Дверь дернули с той стороны, резко распахнули на всю ширину. Две огромных, пахнущих соляром клешни вцепились в волосы, в рубаху; собраться с силами не успел; вытащили, схватили за ухо, резко толкнули.
– Опять ты?
– прорычал красный от ярости человек, смутно банкиру знакомый.
– Ты чего, бля, творишь? Я тебе в прошлый раз сказал, чтоб ты угомонился!… По-человечески, бля, попросил, чтоб ты тут не исполнял свои московские понты!… А тебе, значит, по хую, да? По-хорошему не понимаешь? Я тебе по-плохому объясню…
Теперь банкир его узнал, обитателя соседней деревни - как его? Вася Толстый?
– и вознамерился произнести что-то успокаивающее, оправдательное, но не успел, потому что собеседник стал быстро и умело объяснять по-плохому.