Готы
Шрифт:
При выходе — натыкался на двух небольших гопников, которые — трясли за что-то пацаненка-неформала, одетого под панка. «Гопота, суки», — думал Благодатский. — «Справлюсь, если что? Да они наверняка — зассут. Авось зассут…» Закидывал пакет с книгами за плечо, вторую руку сжимал кулаком и засовывал в карман. Подходил. Говорил:
— Э, хули делаем? А ну-ка, съебали по-быстрому!
— Тебе чё надо? — поворачивался один к Благодатскому, оглядывал его: оценивал. Видел — нервно напряженную руку в кармане, словно сжимающую
— Ладно, Колян, хуй с ним. Валим отсюда. Мы тебя, гандон, еще поймаем, — пугали пацаненка и уходили.
Благодатский решал — не идти к станции метро «Арбатская», решал — ехать со «Смоленской». Не глядя на пацаненка-неформала сворачивал за угол Макдоналдса, в двух шагах от него — закуривал. Сжатую кулаком руку снова совал в карман — чувствовал еще напряжение прошедшей встречи и близость гопников. Стоял возле станции метро: у свободно болтавшихся туда-сюда тяжелых дверей с надписью: «Вход», докуривал. Чувствовал вдруг, что дергает кто-то его за пиджак. Поворачивался: видел пацаненка. Маленький, грязный, с растерянным лицом стоял он перед Благодатским, раскрывал рот и, по-видимому, не знал — что сказать.
— Тебе чего, пацан? — спрашивал Благодатский.
— Я ничего… я — это…
— Уебывай на хуй отсюда, — дружелюбно улыбался ему Благодатский, хлопал по плечу, выбрасывал окурок и заходил в метро. Ехал домой — в общагу.
Приезжал, заходил в комнату. Бросал на кровать пакет с книгами. Приветствовал вернувшегося после учебы и писавшего что-то за столом товарища:
— Ну что, не умер?
— Не умер, — привычно отвечал Неумержицкий: друг Благодатского по комнате. Благодатский называл Неумержицкого — Неумержидским, и постоянно повторял: что он никакой не поляк, а — еврей. Неумержицкий оскорблялся и ругался из-за этого с Благодатским.
— Как там в институте?
— Нормально в институте. Лекции и семинары там, а бухла и ебли как не было — так и нет. Ты где ночью был? В ментовку забрали, надеюсь?
— Хуя. Ебался я ночью, подцепил готочку на кладбище и ебался!
— Что, прямо на кладбище ебался? Вчера ведь прохладно было даже вечером, а уж ночью — и подавно…
— Не, на хате. Мы к пацану в гости ездили, который в группе АТЗ играет. Слыхал про такую группу?
— Ну да. Химозная поебень.
— Ага. Он сам ничего, нормальный пацан. Только девка у него — стремная.
— А ты себе, можно подумать, модель нашел? — ржал Неумержицкий.
— Да нет, не модель, — отвечал Благодатский и понимал: вряд ли Неумержицкому пришлась бы по вкусу его ведьмочка. Злился:
— Тебе хорошо вот так говорить, у тебя девка нормальная и ебешься ты вдосталь. Не забывай, кстати, ты с ней встречаешься потому, что это я тебя с ней познакомился, а сам с ней — не стал.
— Не
— Пошел на хуй, мудило, какая разница…
— Да ладно, ладно… Ты за книжками ездил, что ли?
— Ну да.
— Покажи — чего взял.
Показывал. Неумержицкий некоторое время молча листал книги, потом — спрашивал:
— Может, съездим сегодня на кладбище? Делать-то не хуй… Еще кого-нибудь там снимешь. Или той — вдуешь снова. Поехали, скучно. Я уже несколько недель — ни одного живого гота не видел. А еще — у своей фотоаппарат взял. Пофоткаемся.
— Давай, съездим… Эх, Неумержидский, жрать охота: сделай чего-нибудь быстренько, а? У меня ни сил, ни желания со жрачкой возиться…
— Хуй с тобой, сделаю, — отвечал Неумержицкий: готовил еду и ел вместе с Благодатским.
Ранним, еще светлым вечером приезжали на кладбище: Благодатский — в черном пиджаке и с хвостом волос, и Неумержицкий: невысокий, с простым кругловатым лицом, со светлыми тонкими волосами, остриженными в каре, в коричневой рубашке. Трамвай по обыкновению останавливался возле краснокирпичной кладбищенской стены — не доезжая немного до ворот, стоял несколько и ехал дальше. Убирали в рюкзак Неумержицкого — книги, которые читали дорогой. Выходили на остановке.
— Пиздато сегодня — тепло! — говорил Неумержицкий и щурясь смотрел на не успевшее сильно остыть красноватое осеннее солнце, которое сползало за крыши многоэтажек и заливало небо над ними пониже темно-голубого — густо-розовым.
— Хороший вечер, — соглашался Благодатский: входил в кладбищенские ворота, закуривал, вспоминал — прошлый вечер. Хотел опять: знакомств, ситуаций, отношений. Хотел — встретить Евочку. «Я бы ее — прямо здесь!» — так думал он, пока шли с Неумержицким — к Вампирскому склепу.
Приходили рано, когда никого еще не было. Возле Вампирского склепа валялся всевозможный мусор: бутылки, окурки, пакеты; Благодатский видел вчерашнюю банку с крышкой из-под салата. Доставали приобретенные у станции метро «Семеновская» спиртные напитки, откупоривали их и принимались пить.
— Бля, помнишь — тут ведь лестницу рядом видели? — вспоминал вдруг Неумержицкий.
— Ну да, и чё? — не понимал, для чего понадобилась товарищу лестница погруженный в ожидание и мечтание Благодатский.
— Так можно ведь — на склеп влезть! Потусоваться там, побухать. Пофотографировать. Полезли, хули бля!
— Полезли — пока все равно никого нет … — соглашался Благодатский: приносили валявшуюся неподалеку: около старой липы — подгнившую деревянную лестницу. Приставляли к стене склепа, осторожно взбирались на крышу: сильно цеплялись за ржавое грязное железо, усыпанное сентябрьскими листьями. Пачкали руки в крошечных лужицах рыжей воды, не успевших почему-то до конца испариться после последнего давнего дождя.