Говори мне о любви
Шрифт:
– Но мама обожает папу! Она абсолютно одурманена им даже в ее возрасте!
– Но он не одурманен ею. Ты только смотри во все глаза и слушай ушами, и ты увидишь это. Дьявол побери, он устроил хороший спектакль из всего этого в нынешнем году! Говорю тебе, я не буду подобно ему жениться на деньгах или по рассудку, а только по любви.
– Я тоже никогда! – пылко сказала Дези. – Все равно, если даже большие осложнения…
– Тогда не бывает больших осложнений, если любовь сильная.
– И значит, ты и эта фройлен… нет, она должна быть фрау, раз она замужем… вы решили?
– Она
– Эдвин! – Дези была ошеломлена и заинтригована в третий раз. – Это о ней ты рассказывал за обедом однажды? Талия?
– Да.
– Она очень красива?
– Очень.
– А она любит тебя?
– Естественно. Стал бы я говорить так сейчас. – Монокль выпал у Эдвина из глаза, и он стал неожиданно похож на мальчишку и сказал: – Но мы не могли упоминать об этом, пока я не провел с ними уик-энд, с ней и ее мужем, в их замке в Силезии. Это была охотничья компания. Я надеялся на лучший счет, и это было большое веселье, а Талия сказала, какая жалость – это про мои глаза, помешавшие моей военной карьере. Она сказала, что я был бы лучшим солдатом даже чем Хорст – ее муж, – а он один из лучших. И тогда неожиданно я поцеловал ее, и она хотела поцеловать меня, и это было все! Счастливый конец.
– Ты имеешь в виду… все! – воскликнула Дези.
– О Господи, нет, не это! Я не зашел так далеко. – Эдвин прищурился. – Ты думаешь, я не хочу?.. Я сделаю это, если представится удобный случай.
– О Эдвин, будь осторожен!
– Я осторожен. И я не должен был тебе это говорить. Почему я рассказал?
– Не знаю. Потому что мы оба выпили шампанского. Так я понимаю. О Эдвин, дорогой, прости меня!
Он едва улыбнулся.
– Ты добросердечная маленькая штучка, не так ли? В отличие от Фло ты не такая холодная пока еще в этом доме.
– Думаешь, нет? Я иногда чувствую холод. Эдвин понимающе кивнул.
– Тепло в доме было только однажды, да и то короткое время, когда у Фло и у меня была гувернантка, ее звали мисс Медуэй. Тебя еще на свете не было. Мы любили ее, но мама отослала ее, и тогда наступил холод.
– Я не чувствую холода от папы, только от мамы.
– Я знаю. Она никогда не имела привычки взглянуть на нас, когда мы были маленькими. Ты заметила это? Но она, конечно, думает, что все это делала. Ох, ладно, а кто ласковый? Кто ласковый? – Он сжал ее плечи. – Давай потанцуем еще один танец, прежде чем ляжем спать. Это была хорошая ночь, даже лучше, чем если бы я был с Талией, а ты со своим французом.
Дези обняла его и начала нежно вальсировать с ним, напевая про себя.
– Он, может, был француз. Мог быть итальянец или швед, или турок, или русский. А сейчас я думаю, что, может быть, и англичанин, – изменила она свое мнение, кружась в вальсе. – Я никогда не думала, что ты был добрым. Но ты добрый, знаешь? Я целиком отдамся любви, когда она придет. Но я буду осторожной.
– Осторожность и любовь несовместимы.
– Ты такой красивый без этого дурацкого монокля. Не то чтобы трепетно-воодушевленный, но красивый.
– Но без монокля я не вижу предметы.
– Ты можешь никогда не жениться на ней, Эдвин.
– Пока барон не умрет. Мы можем драться
– Ты сумасшедший. Может, он тебя убьет!
– Я сказал тебе, что я лучший солдат, чем Хорст.
– Не дразни меня. Не ходи на охоту с ним. Кроме того, не доставляй себе удовольствия ездить в силезский замок. Никогда.
– Да, здесь есть одна помеха. Мамин кошелек не хочет раскрываться. Она сказала, что я должен сам нести ответственность за свою судьбу.
– А ты?
– Я собираюсь осуществить чертовски хорошую идею.
Флоренс вернулась домой как триумфатор, с грудой чемоданов.
– Прямо как царица Савская, только нет царя Соломона, – пробормотала Дези с неприязнью.
Однако, когда чемоданы были распакованы и месяцем позже выставлены как великолепный островок на этаже «Боннингтона», Дези замерла от восхищения. Эффект был ошеломляющим, когда Флоренс, подумав, преподнесла еще кое-что: рассказала о том, как она ждала царя и царицу.
Более того, Флоренс совершила второй блестящий ход. Русский балет открыл сезон в Ковент Гарден в прославленные дни праздничного действа, в честь коронации короля Георга и королевы Мэри, и Флоренс уговорила некоторых членов привилегированного общества, не только Нижинского – великого танцора, в нем она была уверена, но и нескольких влиятельных людей с такими же громкими именами, присутствовать на открытии выставки. Она могла рассчитывать, что этот факт будет освещен во всех утренних газетах и послужит рекламой, а она развесит яркие плакаты по всему фасаду «Боннингтона».
– Надеюсь, они приедут не в театральных костюмах? – сказал Адам Коуп Беатрис с некоторым опасением.
– Не приведи Господи, нет!
– Я слышал, что они стыдятся носить эти вещи, – пробормотал Адам. – Мы должны думать о наших старых покупателях.
– Балет, я полагаю, большое искусство, – ответила Беатрис, желая сделать уступку усилиям своей дочери.
Она могла добавить, чтобы успокоить Адама, что они будут одеты в обычную одежду вместо вещей, которые стесняются надевать. Танцовщики собираются посмотреть так, кое-что.
Однако она ошиблась в большей степени, чем в первом случае.
Магазин наводнила толпа. Словно все, кто был в театре Ковент Гардена, все, кто смотрел блестящего Нижинского в балете «Петрушка» в предыдущий вечер, пришли сегодня в «Боннингтон» покупать кукол-петрушек и игрушку «казак-танцор», и великолепную красно-золотую парчу, и отороченные мехом пелерины, и те странные, варварских времен колье и кольца. Флоренс взволнованно докладывала, что уже продана одна соболиная шуба (она вложила деньги в шесть штук, на пробу), и наконец очень богатый лорд проявил большой интерес к шкатулке с золотом и эмалью, инкрустированной изумрудами и рубинами, работы Фаберже. Это не был редкостный бриллиант, который королева Мэри надела вчера вечером, когда была в театре, но безделушка, к которой Беатрис никогда бы не осмелилась прицениться. Она все еще опасалась, что они потерпят от этого убытки, хотя Флоренс утверждала, что вещи продадутся, пока выставка – гвоздь сезона, и прежде, чем мама кончит сомневаться, не понесут ли они убытки.