Говори
Шрифт:
Самая ужасная приемная в отделении для больных с сердечными приступами. Она забита измученными женщинами, которые нервно крутят на пальце обручальные кольца и не сводят глаз с двери, ожидая появления знакомого доктора. Одна дама просто плачет навзрыд, и ей плевать, что у нее течет из носа на глазах у людей или что ее всхлипывания слышны даже у лифта. И рыдать она перестает только потому, что больше нет сил плакать. От всего этого бросает в дрожь. Я хватаю пару номеров журнала «Пипл» и поспешно ретируюсь.
Родильное отделение — опасная зона, потому что люди здесь счастливы. Они спрашивают меня, к кому я пришла, когда должен родиться
В кафетерии очень круто. Он огромный. Здесь полно людей с пейджерами и университетским апломбом, в форменной одежде врачей и медсестер. Мне всегда казалось, что представители медицинской профессии должны быть фанатами здорового образа жизни, но эти ребята накидываются на вредную еду так, словно приехали с голодного острова. Горы начо, чизбургеров размером с тарелку, вишневый пирог, картофельные чипсы и прочее. Сотрудница кафетерия по имени Лола одиноко стоит у подноса с рыбой на пару и луком. Мне становится ее жаль, и я покупаю порцию рыбы. А еще я покупаю тарелку картофельного пюре с подливкой и йогурт. Я сажусь неподалеку от компании очень серьезных, хмурых седовласых мужчин, которые произносят такие длинные слова, что даже странно, как им хватает дыхания. Все очень официально. Приятно находиться рядом с людьми, которые говорят так, будто хорошо понимают, что делают.
После ланча я поднимаюсь на пятый этаж, в хирургическое отделение для взрослых, где посетители сидят, вперившись в телевизор. Я устраиваюсь так, чтобы видеть пост медсестры и парочку палат. Похоже, болеть здесь даже приятно. Врачи и медсестры ходят с деловым видом, но постоянно улыбаются.
Служащий прачечной толкает перед собой огромную корзину с зелеными больничными ночными рубашками (теми самыми, которые распахиваются на заднице, если вовремя не придержать полы) в сторону кладовой. Я иду за ним. Если кто-нибудь спросит, я ищу питьевой фонтанчик. Никто не спрашивает. Я беру ночную рубашку. Я хочу надеть ее на себя, а потом, забравшись под белое пикейное одеяло, лечь на белые простыни, которыми застелены высокие кровати, и уснуть. Дома я теперь сплю все хуже и хуже. Интересно, через сколько времени сестры догадаются, что я самозванка? И разрешат ли мне здесь отдохнуть пару дней?
По коридору несется каталка, ее толкает какой-то высокий накачанный парень. Рядом идет женщина, медсестра. Я понятия не имею, что не так с пациентом, но глаза у него закрыты, а повязка на шее пропитана кровью.
Я кладу ночную рубашку на место. Со мной все в порядке. Люди здесь действительно больны, это видно даже невооруженным глазом. Я направляюсь к лифту. Автобус скоро должен подъехать.
Нас вызывают к Самому Главному. Кто-то обнаружил, что я отсутствовала на занятиях. И что я не разговариваю. Начальство решает, что я скорее психически неуравновешенная личность, нежели преступница, и поэтому приглашает школьного психолога.
У мамы дергается уголок рта, так как у нее на языке вертятся слова, которые она не хочет произносить в присутствии посторонних. Папа непрерывно проверяет пейджер в надежде, что кто-нибудь позвонит.
Я пью маленькими глотками воду из бумажного стаканчика. Если бы стакан был хрустальным, я бы открыла рот и откусила кусочек. Хрум, хрум, ам!
Они хотят, чтобы я говорила.
«Почему ты
Самый Главный громко откашливается и вмешивается в разговор.
Самый Главный: Без сомнения, мы собрались здесь, чтобы помочь. Давайте начнем с оценок. Мелисса, мы вовсе не этого от тебя ожидали.
Папа: Мелинда.
Самый Главный: Мелинда. В прошлом году ты была твердой хорошисткой, никаких проблем с поведением, практически никаких прогулов. А вот отчеты, которые я сейчас получаю… Ну что мы можем сказать?
Мама: В том-то и дело, что она ничего не хочет сказать! Из нее и слова не вытянешь. Она немая.
Школьный психолог: По-моему, в данный момент нам стоит рассмотреть развитие семейных отношений.
Мама: Она постоянно выделывается, чтобы привлечь наше внимание.
Я (мысленно): «А ты стала бы слушать? А ты мне поверила бы? Маловероятно».
Папа: Ну, тут что-то явно не так. Что вы с ней сделали? В прошлом году у меня была милая любящая доченька, но, оказавшись здесь, она замкнулась, стала прогуливать школу, спустила свои отметки в унитаз. Вы знаете, я играю в гольф с президентом школьного совета.
Мама: Нам без разницы, с кем ты там знаком, Джек. Мы должны заставить Мелинду говорить.
Школьный психолог (наклоняется вперед, смотрит на маму с папой): А у вас двоих, случайно, нет проблем в семейной жизни?
Мама использует недопустимую для приличной дамы лексику. Папа предлагает школьному психологу посетить жаркий, жуткий подземный мир. Школьный психолог успокаивается. Возможно, она понимает, почему я держу рот на замке. Самый Главный снова садится в кресло и начинает машинально рисовать шершня.
Тик-тик-тик. Из-за всего этого я пропускаю самостоятельные занятия. Свой тихий час. Сколько дней осталось до окончания школы? Я сбиваюсь со счета. Надо найти календарь.
Мама и папа извиняются. И исполняют песенку из шоу: «Как же нам быть? Как же нам быть? Нас только двое, и как же нам с ней, такой мрачной, унылой, жить? Ой-ей-ей, как же нам быть?»
В моем мысленном мире они вскакивают на директорский стол и исполняют добрый, старый степ. На них направлен свет прожектора. Вступает хор, и школьный психолог танцует с украшенной блестками тросточкой. Я хихикаю.
Стоп. Возвращаюсь в их мир.
Мама: И ты находишь это смешным? Мелинда, мы здесь говорим о твоем будущем, о твоей жизни!
Папа: Не знаю, где ты научилась валять дурака, но уж точно не дома. Возможно, это все здешнее плохое влияние.
Ш. П.: На самом деле у Мелинды тут чудесные друзья. Я видела, как она помогала девочкам, которые активно занимаются волонтерской деятельностью. Мег Харкатт, Эмили Бриггс, Шивон Фэлон…
Самый Главный (перестает рисовать): Очень милые девочки. И все из очень хороших семей. (Впервые за все это время он смотрит на меня и склоняет голову набок.) Они ведь твои подруги?