Говорит космодром

Летунов Юрий Александрович

В редкие дни отдыха в санатории под Москвой или на юге не мог оторваться от раздумий. И, как бы извиняясь, говорил: «Трудно сразу отключиться».

Сергей Павлович имел пристрастие к старым вещам. Большого труда стоило Нине Ивановне заставить мужа поменять костюм. На космодром ездил почти всегда в одном и том же, «самом счастливом». Этот костюм не раз приходилось реставрировать, но отказаться от него Сергей Павлович не мог... Любил цветные рубашки. Носил их без галстука.

Привязанность к привычным вещам сказывалась в мелочах: всегда носил в карманах огрызки

карандашей, изрядно потертый ластик... И всегда в кармане были две монеты по копейке. Может быть, по старой привычке авиатора считал, что они приносят счастье! И когда потом, после операции, Нина Ивановна открыла шкаф, то увидела, что почти у всех пиджаков вывернуты карманы. Искал «счастливые монеты», искал свой «талисман».

Любил фотографироваться, хотя почти не имел фотографий. Как-то увидел, что его сфотографировал на аэродроме знакомый журналист. Звонит:

— А где снимки? Буду через час у себя, подвези...

Однажды без всякой видимой причины решил сфотографироваться. Достал медаль лауреата и Золотые Звезды Героя. Попросил жену подобрать костюм и галстук. Эта фотография и была опубликована в газетах вместе с некрологом...

Любил уменьшительные слова: «копеечки», «сердечко»... Перед операцией спрашивал у доктора, сколько лет может послужить его сердце.

Доктор растерялся и неуверенно сказал:

— Я думаю, лет двадцать.

Сергей Павлович немного помолчал, потом, словно высказывая мысли вслух, тихо промолвил:

— Мне хватило бы и десяти, хотя нужно еще многое сделать...

Первую в СССР крылатую ракету Сергей Павлович Королев испытал в полете в 1934 году, когда ему было двадцать семь лет.

Первый в мире космонавт Юрий Алексеевич Гагарин стартовал в 1961 году, когда ему было тоже двадцать семь лет. Древние говорили:

В мире так живи, чтоб не кончалась жизнь твоя, Чтоб и после смерти продолжалась жизнь твоя.

ПОЛЕТ В БЕССМЕРТИЕ

22 апреля 1967 года. Космодром.

На диване в холле гостиницы в синем тренировочном костюме сидит Владимир Михайлович Комаров. Немного задумчивый, сосредоточенный, он кажется усталым.

На Владимира Михайловича направлены кинокамеры. Администратор картины рядом с диваном «для антуража» поставил пальму.

До старта остается совсем немного, и, чтобы сразу удовлетворить запросы пишущих, говорящих и снимающих, решили провести одну общую пресс-конференцию.

— Владимир Михайлович, хотелось бы узнать о том, что вам дали два с половиной последних года. Как вы готовились к полету?

— Два с половиной года, прошедшие после полета корабля «Восход», были годами подготовки к новому полету. Корабль совершенно новый, я бы сказал, более сложный, чем те корабли, на которых летали мои товарищи и друзья, и на котором я летал в прошлый раз вместе с Константином Петровичем Феоктистовым и Борисом Егоровым.

— А чем отличалась эта подготовка от предыдущей?

— Мы очень много занимались.

Занимались на заводах, в различных конструкторских бюро, в лабораториях. Изучали те системы и оборудование, которые предполагалось поставить на новом корабле. Сама подготовка существенно не отличалась: обычная наша, повседневная работа в центре подготовки, где мы работаем, где занимаемся и готовимся к очередным полетам.

— Вы говорите, что это «обычно». И все-таки ваша профессия-то необычная, редкая пока профессия...

— Ну, я не знаю, как говорить об этом, о профессии. Когда вот впервые летал Юра Гагарин, тогда это было как-то все необычно. И мы волновались. Не знали, как пойдет наша работа дальше. А сейчас, после того, как было сделано несколько полетов на кораблях «Восток» и «Восход», когда мы уже вполне определенно можем сказать, что работать и жить в условиях космического пространства можно, наши полеты становятся... ну, обычными в какой-то мере.

И в то же время, конечно, необычными, потому что вот, например, предстоящий полет необычен тем, что это будет полет на новом корабле, значительно отличающемся от тех кораблей, на которых мы летали. И даже по размерам своим отличающемся.

— Владимир Михайлович, как ваши занятия в адъюнктуре?

— Вы задали такой вопрос, на который ответить трудно.

— Сложно сочетать учебу?

— Трудно, конечно, потому что подготовка полета отнимала все время и мы действительно были заняты, как говорят, с утра и до позднего вечера. И поэтому в учебе наступил некоторый перерыв.

— Понятно. Еще вопрос. Как ваша семья относится к тому, что вы летите второй раз в космос?

— Когда я собирался в первый полет, у меня жена узнала о том, что я должен лететь, только после того, как был произведен пуск корабля. Сейчас она тоже определенно не знает. Но по тому, как шла работа у нас в центре, по тому, что уезжали многие товарищи по своим служебным обязанностям, она тоже догадывается, что полет должен быть. Но что я должен отправиться в полет, она этого не знает.

Старт «Союза» был назначен на рассвете.

В голубых лучах прожекторов, дымящаяся, в белом инее, виднелась ракета-носитель и обтекатель космического корабля. На черном фоне неба – серебряные силуэты людей.

Автобус с космонавтами пришел за два часа до старта. Комаров легко, молодцевато выпрыгнул из машины. Строевым шагом направился к членам Государственной комиссии:

— Товарищ председатель Г осударственной комиссии! Летчик-космонавт Комаров к полету на космическом корабле «Союз» готов!

Вместе с Комаровым приехали Гагарин, Леонов, Николаев...

Плотно окруженный людьми невысокий человек в серых брюках и голубой куртке не спеша пошел к ракете. Остановился.

— Желаю счастливого полета!

Крепкие мужские объятия...

— Счастливого полета!

— До свидания!

Вместе с Комаровым в кабину лифта входит Гагарин.

Лифт медленно ползет к вершине ракеты. Вспыхивают аплодисменты – на верхней площадке прожектора высветили голубую куртку.

Руки Комарова сжаты в приветствии над головой.