Граф Брюль
Шрифт:
— Я бы сам стал сомневаться в выборе, если бы ты не мог сообразить. Не посягай слишком высоко, потому что можешь затронуть сторонников Сулковского; пониже тоже нечего орать, так как от этого пользы не будет; того, кто имеет связи во дворе, не трогай, но пару людей из знати…
— А причины? — перебил экс-лакей. Брюль захохотал.
— Неужто и этому тебя учить? Слово, громко сказанное, оскорбление престола… понимаешь, Геннике, или ты поглупел?..
— Понимаю, — вздыхая, отвечал Геннике. Брюль встал
— Не знаю, увижу ли я сегодня Глобика. Передай ему от меня, что он точно не исполняет моих приказаний. На последней охоте едва не поднесли петиции королеве… в кустах сидел, спрятавшись, шляхтич. За несколько часов до прогулки или охоты все дороги должны быть осмотрены, расставлены часовые… Кто знает, с каким намерением?..
— Ваше превосходительство, всего один я не могу досмотреть… а Лосе… а Штамер, Глобик и остальные что же они делают?
— Но Геннике должен справляться за всех, если желает получить вознаграждение один.
Разговор перешел в тихий шепот, но на этот раз он продолжался недолго.
Брюль зевал от скуки.
Геннике понял, что ему следует удалиться.
Принесли шоколад; Брюль наскоро выпил одну чашку с несколькими бисквитами и потребовал одеваться.
В уборной все было приготовлено, так что совершение его туалета заняло немного времени. Портшез с гайдуками ждал у крыльца. Министр приказал вести себя к князю Лихтенштейну. В то время дом посольства находился на старом рынке, так что туда путешествие было недолгое.
Обыкновенно в эту пору Брюль являлся к королю, но по случаю вчерашней свадьбы министр был уволен на целый день; пользуясь этой свободой, Брюль поспешил навестить князя. Когда о нем доложили, сам хозяин встретил его в зале. Министр не забывал, что сегодня для всех он счастливейший человек в мире и, действительно, хотя его наружность носила следы некоторого утомления, но все же оно сияло радостью и счастьем.
Князь Лихтенштейн был в полном смысле слова вельможей и придворным одного из древнейших царствующих домов в Европе; его наружность превосходно соответствовала его высокому положению: высокого роста, красивый, утонченно вежливый, а в глазах его светился ум и хитрость дипломата. Однако Брюль, хотя незнатного происхождения, но теперь первый министр польского короля, муж графини Коловрат, мог бы себя считать равным князю
Лихтенштейну, но он имел такт не показывать того, а напротив относился к нему с почтительной вежливостью.
Обменявшись первыми приветственными словами, князь увел министра в кабинет; здесь придвинул кресло и усадил его против себя.
— Возвратимся, — сказал князь, — к тому разговору, который вчера был так несчастливо прерван. Могу вас уверить, мой добрый друг, что вы можете ожидать всего хорошего от австрийского двора: титула, состояния, если понадобится, протекции,
Брюль протянул ему руку.
— Да, мы, действительно, должны действовать единодушно, но должны это хранить в глубокой тайне, иначе все погибнет.
— Если я погибну, следовательно, погибнет единственный человек, который здесь вам верно служит.
— Но неужели вы можете сомневаться в моей честности? — спросил Лихтенштейн. — Данное мной слово — одно и то же, что слово короля.
— Этого для меня достаточно, — подхватил Брюль.
— Но правда ли, может ли быть, что у Сулковского есть какие-нибудь замыслы или планы на будущее? — спрашивал князь.
— В этом нет никакого сомнения.
— Но, однако, ничего определенного?..
— Как! — воскликнул Брюль. — Настолько определенное, что даже мне известно, что дело касается занятия Чехии… План не только придуманный, но написанный на бумаге…
— Вы его видели?
Брюль усмехнулся.
— Но могли бы вы его достать? — торопливо добавил князь.
Улыбка министра стала еще заметнее; князь придвинулся ближе и схватил его за обе руки.
— Ежели вы мне доставите этот план, ежели вы мне его дадите… — Он почему-то затруднялся говорить далее.
— Тогда бы это было одно и тоже, если бы я отдал в ваши руки свою голову, — тихо отвечал Брюль.
— Однако я думаю, что вы даже свою голову можете мне смело доверить, — прервал князь Лихтенштейн.
— Могу, без всякого сомнения, — произнес министр. — Но если план будет в ваших руках, тогда нет другого исхода, один из нас погибнет. Вам ведь известно, князь, насколько король привязан к нему.
Лихтенштейн вскочил со стула.
— Но ведь на вашей стороне королева, отец Гуарини, патер Фоглер, Фаустина, — быстро вычислял он.
Брюль усмехнулся.
— Но к Сулковскому давнишняя привязанность короля.
— Действительно, слабые люди бывают упрямы, — проговорил князь, — но, однако, действуя мягко и осторожно, можно их покорить. Действовать внезапно с ними нельзя, потому что они сознают собственную слабость, которая в них порождает упрямство; а если влиять постепенно, нечувствительно, тогда они воображают, что поступают совершенно самостоятельно. Хорошим учителем вам может служить отец Гуарини.
— Но не забывайте того, что Сулковский друг детства короля; он его поверенный в таких делах, о которых он больше никому не говорит.
— Я не спорю, что задача не легкая, но не признаю ее невыполнимой, — отвечал Лихтенштейн… — Но этот план!.. Скажите, ради Бога, вы его видели, читали его?
Но Брюль своей рассчитанной холодностью сдерживал любопытство собеседника.
— Нельзя ли, князь, прежде переговорить об условиях?
— С величайшей охотою.