Граф ноль
Шрифт:
«Давай-ка прокрутим это, – сказал он самому себе, когда они свернули вниз в долину, еще раз прокрутим произошедшее, может, что и выскочит. Митчелл вошел в контакт с „Хосакой“, сказал, что он переходит к ним. „Хосака“ наняла Конроя и набрала команду медиков, чтобы проверить Митчелла на предмет имплантантов. Конрой сколачивал группу, работая в контакте с агентом Тернера. Агент Тернера – это голос в Женеве, номер телефона, не более. „Хосака“ заслала Эллисон, чтобы та подлечила его в Мексике, потом Конрой вытащил его оттуда. Уэббер, прямо перед тем, как все пошло наперекосяк, сказала, что это она была подсадкой Конроя на полигоне...
– Нет компании, – сказала она, обращаясь к окну.
– То есть?
– У тебя ведь нет компании, да? Я хочу сказать, ты работаешь на тех, кто тебя нанимает.
– Верно.
– Ты не боишься?
– Конечно, но не из-за этого...
– А у нас всегда была компания. Мой отец сказал, что со мной будет все в порядке, что я просто перехожу под крышу другой компании...
– Он прав, с тобой все будет в порядке. Мне просто нужно выяснить, что происходит. А потом я доставлю тебя туда, куда тебе нужно.
– В Японию?
– Куда угодно.
– Ты там бывал?
– Конечно.
— Мне там понравится?
– Почему бы и нет?
Тут она снова погрузилась в молчание, а Тернер сосредоточился на дороге.
– Это заставляет меня видеть сны, – сказала девочка, когда Тернер наклонился, чтобы включить фары. Ее голос был едва слышен за ревом турбины.
– Что заставляет? – Чтобы не смотреть в ее сторону, он сделал вид, что занят слежением за дорогой.
– Та штука в моей голове. Обычно это происходит только тогда, когда я сплю.
– Да-а? – Вспомнив белки закатившихся глаз в спальне Руди, конвульсии, наплыв сбивчивых фраз на неизвестном языке.
– А иногда наяву. Как будто я подключилась в деку, только я свободна от решетки матрицы, лечу, лечу, и я там не одна. Как-то ночью мне снился мальчик... Он потянулся, схватил что-то, и это что-то причиняло ему боль, а он не понимал, что свободен, что ему нужно только это отпустить... Так я ему об этом сказала. И вдруг на долю секунды смогла увидеть, где он. Это не было сном, я ясно увидела противную комнатку с грязным ковром, и я могла бы сказать, что ему нужно принять душ, и чувствовала, как к его ступням прилипают стельки, потому что он был без носков... Это было совсем не похоже на сон...
– Нет?
– Нет. Сны... в снах все большие, очень большие... я тоже большая, двигаюсь, плыву среди других...
Ховер, взвыв, преодолел бетонный подъезд к трассе меж штатами, Тернер выдохнул и только тут сообразил, что уже с минуту задерживает дыхание:
– Что за другие?
– Яркие. – Снова молчание. – Не люди...
– Ты много времени проводишь в киберпространстве, Энджи? Я хочу сказать, надолго подключаешься в деку?
– Нет. Только когда делаю домашние задания. Отец сказал, что мне это вредно.
–
– Только то, что они становятся все реальнее. Но я никогда не рассказывала ему о тех, других...
– Хочешь поделиться? Может быть, это поможет мне сообразить, что нам теперь делать.
– Некоторые из них рассказывают мне всякое. Разные истории. Когда-то там не было ничего, ничего, что существовало бы само по себе, – были только базы данных и люди, копавшиеся в них. Потом что-то случилось, и Оно... Оно познало себя. Это уже совсем другая история – о девушке с зеркальными глазами и о мужчине, который боялся кого-нибудь любить. Что-то, что сделал этот человек, помогло Целому познать себя.... А потом Оно как будто распалось на различные части себя самого, и мне кажется, те – яркие, другие – и есть эти части. Но об этом очень сложно рассказывать, потому что сами они говорят об этом не совсем словами.
Тернер почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Что-то всплывало, возвращалось к нему из подводного города – досье Митчелла. Волна жгучего стыда в холле, облупившаяся грязно-кремовая краска, Кембридж, общежитие университета...
– Где ты родилась, Энджи?
– В Англии. Потом мой отец стал работать на «Маас», и мы переехали. Сначала в Женеву.
Где-то посреди Вирджинии Тернер свернул ховер на обочину из гравия, потом съехал на заросшее пастбище. Он повернул налево, за машиной потянулся клубящийся хвост пыли. Лето, все высохло. Тернер завел ховер поглубже в ельник. Турбина заглохла, машина грузно осела, выдавливая воздух из-под юбки.
– Теперь можно и поесть, – сказал он, перегнувшись на заднее сиденье за холщовым мешком Салли.
Выпутавшись из пристяжных ремней, Энджи расстегнула молнию черного свитера. Под свитером на ней было что-то белое и облегающее, квадратный вырез открыл по-детски гладкое, загорелое тело. Она взяла у него мешок и стала разворачивать приготовленные Салли бутерброды.
– А что не так с твоим братом? – спросила она, протягивая ему половину бутерброда.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, есть что-то... Салли сказала, он все время пьет. Он несчастлив?
– Не знаю, – ответил Тернер, поводя плечами и массируя шею, чтобы снять напряжение. – Я хочу сказать – несчастлив, должно быть, однако я не знаю, почему. Бывает же, что люди иногда просто подвисают.
– Ты имеешь в виду: когда у них нет компаний, которые бы о них заботились? – Она принялась за еду.
Тернер поднял на нее глаза.
– Задираешься?
Она кивнула с полным ртом. Проглотила.
– Немножко. Я знаю, что есть много людей, которые не работают на «Маас». Никогда не работали и никогда не станут. Ты – один из них, твой брат – другой. Но я спросила всерьез. Знаешь, мне понравился Руди. Но просто он кажется совсем....
– Конченым? – закончил он за нее, все еще держа бутерброд в руке. – Увязшим? А дело, думаю, в том, что некоторым людям нужно иногда сделать скачок, и если они этого не делают, то увязают по уши – навсегда... А Руди никогда и не пытался соскочить.
– Это как мой отец, когда хотел вытащить меня из «Мааса»? Это скачок?
– Нет. Соскакиваешь ты или нет, каждый решает сам за себя. Просто нужно понять, что где-то тебя ожидает нечто лучшее... – Он помедлил, внезапно почувствовав, что смешон, и укусил бутерброд.