Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году
Шрифт:
— Покой и благословение усопшим! — прервала громко Мирославцева величественная наружность ее сделалась важною, лицо вспыхнуло негодованием. Я никогда не роптала на моего мужа — память об нем есть память моего счастия; пощадите меня!
— Верю, матушка, Анна Прокофьевна, — сказал Богуслав, увлеченный предначертанным заранее планом объяснения, — что счастие ваше похоронено вместе с ним; я помню старую жизнь в Семипалатском; о, я помню ее! Какое устроенное имение, какой избыток!..
— Я вижу, что мы не поймем один другого, — снова прервала Мирославцева, — слово счастие не имеет характера; характер человека определяет смысл его счастия. Надеюсь, что великодушный сосед уважит желание
Богуслав заметно смешался. Он долго не находил слов; молча вынул он табакерку, обтер ее платком, долго стучал пальцами по крышке и наконец, понюхав табаку, поднял взор на хозяйку.
— Анна Прокофьевна, — начал он, — вы меня простите, я приехал к вам с объяснением: до меня дошли слухи о моем сыне… вы сами мать… вы извините отцу.
— В чем дело? — сказала Мирославцева отрывисто, видя, что он остановился.
— Говорят, что этот повеса, — продолжал старик, — просит руки вашей любезной дочери… Лестно было бы для меня иметь такую прекрасную невестку; но посудите, прилично ли ему… то есть: не разоряет ли он себя… то есть: может ли он располагать собой без моего согласия!.. А мое мнение такое, что счастия в женитьбе не может быть, если партия не ровная. Каково будет жене думать, что она живет на счет своего мужа; каково мужу представить себе, что он бы мог, женившись на ровне, устроить детям состояние, которого лишил их добровольно! Не может быть благословения божия неравному браку!.. Итак, я приехал просить вас уважить права мои над сыном и не заставить меня сойти безвременно в могилу; я объявляю торжественно, что не могу дозволить ему жениться на вашей дочери, — буде же он женится, то прокляну его и в полгода промотаю все имение, а ему не дам ни куска хлеба, в этом свидетельствуюсь богом!
Богуслав замолчал; он побагровел от напряжения, с каким говорил. Все мускулы его были в движении, колени шатались; он обтирал пот, выступивший на лбу. Мирославцева глядела на него холодно; открытое, благородное лицо ее, сохранившее свежесть прежней красоты, было важно, на устах мелькала полуулыбка, какою великодушие отвечает врагу, недостойному мщения.
— Я выслушала вас не перебивая, господин Богуслав, — сказала она, — я хотела испытать: как далеко дерзость позволяет себе выступать за пределы приличия. Лета ваши дают вам право на снисхождение, и я охотно извиняю вам. Объясните мне однако же, прошу вас, цель вашего разговора: вы хотите, чтоб я уважила права ваши над сыном; значит ли это просто: чтоб ему было отказано, в случае, если будет искать руки моей дочери? Только ли это вы желали сказать?
— Я уже имел честь доложить вам, — отвечал старик заикаясь, — что за честь бы поставил…
— Остановитесь, господин Богуслав, отвечайте мне: только ли это вы хотели сказать?
— Пустите меня! — вдруг раздалось в коридоре, это был голос Софьи. — Пустите меня, — повторила она несколько раз, — вы сумасшедшие, что вы меня упрашиваете!
Испуганная мать встала стремительно с дивана и едва сделала несколько шагов, как Софья, в спальном платье, завернутая шалью, показалась в дверях гостиной.
— Господин Богуслав, — сказала она, подойдя поспешно к засуетившемуся гостю, — объясните мне, ради бога: ваш сын убит?.. Что же вы молчите: сын ваш убит, спрашиваю я?.. Этот вопрос ясен!
— Мой сын, — сказал испуганный старик, — мой сын, — повторял он и, кажется, не находил слов продолжать.
— Ну да, ваш сын, говорите мне: убит он?
— Нет, нет,
— Да вы не с известием о его смерти приехали к нам?
— Ох, нет, нет; с чего вы взяли?
— Ах, так это сон, — сказала больная, — какой страшный сон; мне виделось, что ему оторвало ногу, что он умер, и в это самое время я услышала о вашем приезде — все перемешалось в голове моей!
— Софья, милая Софья, ты больна, — сказала мать, — твое воображение так напугано неприятелями, что ты бредишь войной. — Она посадила ее подле себя. С пылающими щеками, с глазами, полными болезненной томности, наклонив голову на плечо к матери, Софья взяла ее руку.
— Так это сон, — повторяла она спокойно, — как я рада, что это сон!.. Молитесь, господин Богуслав, чтоб сын ваш остался жив… Какая страшная война, а у вас один сын, вы должны молиться за него.
Встревоженная мать понимала болезненный припадок дочери; она страшилась, чтоб в настоящем положении не высказала она своего сердца. Но Богуслав, которого испугали сначала неожиданные вопросы, уже пришел в себя. «Мать горда не по карману, — перебирал он в устаревшей голове своей, — лучше бы мне было поговорить с дочерью; но время еще не ушло, и теперь можно».
— У меня нет уже сына, — сказал он Софье, — с тех пор, как он вздумал жениться без моего согласия.
— На ком? — поспешно спросила она, сев прямо и отпустив руку матери. — На ком женится сын ваш?
— Я слышал, — отвечал отважный гость, — что он ищет вашей руки; но я не могу…
— О, успокойтесь, — прервала Софья, у которой сердце, казалось, облегчилось при последних его словах, — успокойтесь, господин Богуслав: я не буду женой вашего сына — вот вам мое слово. — Она встала и, схватив его иссохшую, жилистую руку, судорожно сжала ее в пылавших своих руках. — Я не буду его женой, — повторила она, — но он в опасности: о женитьбе ли его должны вы думать теперь!
Хозяйка поднялась.
— Вы удовольствованы, господин Богуслав, — сказала она, — теперь моя очередь просить вас уважить права мои: я имею честь вам откланиваться!
Трудно описать положение старого Богуслава во все продолжение последней сцены. Мучимый тем, что, по-видимому, все еще не мог быть уверен: точно ли откажут его сыну, — он решился, как отчаянный, во что бы то ни стало объясниться с самой Софьей; но не ожидал, чтоб та столь ясно и так просто разрешила все его страхи, не оскорбившись даже щекотливым разговором. Успокоенный теперь совершенно насчет сына, он образумился: и лишь сработал было в голове кое-что к своему оправданию, как оскорбленная хозяйка вежливо указала ему на дверь. Достоинство, с каким она произнесла прощальное приветствие, лишило его последней памяти о придуманных словах; он встал, ему живо представилось, что видит пред собой вдову и дочь того богатого и знатного Мирославцева, с которым знакомство почитал некогда за честь; жалкое замешательство отразилось в его глазах и улыбке; он искал слов и не находил.
— Прощайте, господин Богуслав, — сказала Софья, которую мать удержала при себе, — не беспокойтесь, — присовокупила она ласково, — я не буду женой вашего сына, но вы молитесь за него!
Оставшись одна, мать обняла дочь и крепко прижала ее к сердцу. Слезы облегчили несколько сжатую грудь ее.
— О чем вы плачете, мой обожаемый друг, — сказала София, обнимая мать свою, — Богуслав жив: это такое счастие, какого я еще в жизни не испытала; видите, как я откровенна с вами. Ужели вы огорчены объяснением его отца, человека, так сказать, выжившего из лет? Простите его, душа добродетельная; займитесь моим счастием, разделите его со мной.