Граф Соколов — гений сыска
Шрифт:
К утру пурга совершенно успокоилась. В черном небе зажглись волшебные звездные огни. Тем временем во всех пятнадцати мужских и женских монастырях, во всех пятистах шестидесяти трех православных храмах царил высокий настрой духа. С молитвами и пением отошли Царские часы, Великое повечерие и утреня.
Теперь в храмы спешили на раннюю Литургию. Едва взошедшее над дальними крышами солнце осветило странную картину. Те, кто направлял свои шаги в церковь Рождества Богородицы на Малой Дмитровке и шел через Настасьинский переулок, невольно останавливались перед зданием Ссудной казны. На третьем этаже
В народе громко роптали:
— Во жулье, колено выкинули! Уже по веревкам лазят — прямо облизьяны хвостатые!
— Выразиться невозможно, как народ безобразит, — аттракцион настоящий. А полиция, поди, разговляется.
...Легкие на помине, на трех санях, вздымая в воздух искрящийся снег, подкатили сыщики.
Передовая техника
Когда Соколов вошел в бронированную комнату, то был поражен увиденным. Хваленый несгораемый шкаф с двойными стенками, начиненный динамитом, был изрешечен и исковеркан. На полу валялись разного рода хитроумные инструменты, электрическая дрель с целым набором сверл, новейшее изобретение — мощная электрическая пила германской фирмы “Сименс”.
— Исчез браслет Клеопатры, — упавшим голосом отметил директор Ссудной казны Щербаков. — И еще тут лежали бриллианты княгини Ольги Урусовой. Но это, можно сказать, почти пустяк — тысяч на пятнадцать.
Директор враз осунулся, лицо мертвенно побледнело, руки тряслись. От былой вальяжности не осталось и следа.
Соколов вонзил взор в глаза директору:
— Михаил Аполлонович, кто знал, что браслет находится в этом сейфе?
Директор надолго задумался. Было ясно, что он настолько потрясен, что с трудом осознает случившееся. Наконец медленно произнес:
— Это было профессиональной тайной! Только оценщики знали, Питерский и Гранин, да еще помощник мой — Габриельс.
— Но воры узнали не только о месте нахождения браслета, но и о том, что сейф начинен взрывчаткой! Не автогеном, как обычно, резали — взрыв разнес бы воров на клочки. Осторожно сверлили и пилили.
Директор окончательно сник:
— Да, значит, кто-то предал...
Соколов отметил:
— И еще: действовал специалист! — Он посмотрел на Жеребцова: — Коля, скажи-ка мне, освобождался ли кто из медвежатников?
— Буня Мильман, еще месяца три назад. Но он уже старый, ему под шестьдесят лет. И грузный Буня никак не сумел бы по веревке спуститься с крыши в окно. Даже если все эти тяжелые инструменты приволок какой-нибудь здоровяк-помощник. Но главное: он чисто работает. Замки чуть не мизинчиком отворяет. Талант! А тут наворочено...
Соколов решительно сказал:
— Предлагаю: я займусь Буней, а ты с Аркадием Францевичем допрашивай сотрудников казны.
Старость — не радость
Соколов прыгнул в сани, закрылся медвежьей полостью и отправился во 2-й Звенигородский переулок, где, как сообщил по телефону дежурный сыска, проживал Мильман. Напротив Армянского кладбища, рядом с Алексеевским приютом, стояла какая-то хибарка. Лестница привела в сырое полуподвальное помещение. Соколов ногой толкнул
За столом сидел полный, с двойным подбородком пожилой еврей. Он руками ел какую-то рыбу. На вошедшего посмотрел умными усталыми глазами и даже не удивился.
— Здравствуй, Буня! — сказал гость, добродушно улыбнувшись. — Я сыщик Соколов. Слыхал? Очень приятно, когда сходятся вместе такие знаменитости. Догадался, зачем к тебе пожаловал?
В глазах Буни мелькнул неподдельный интерес. Он сразу же вежливо встал, церемонно поклонился:
Позвольте, господин Соколов, представиться: Бронштейн Осип Борисович. “Буня” — так меня называли уголовники. И жил под чужой фамилией — Мильман. Но это нехорошо, когда старому человеку напоминают об ошибках молодости. Вы знаете, сколько я взял в ростовском банке? Я взял столько крупных купюр, сколько мог унести на своих крепких плечах! А теперь — фертиг. Что я имею в балансе? Ревматизм, паховую грыжу, ишиас и вот этот катафалк над головой. Меня любили красивые женщины, а теперь я питаюсь этой дрянью, — Буня с презрением ткнул грязным пальцем в тарелку. — Но, — в его голосе появились нотки гордости, — теперь я опять Бронштейн. Как мой покойный папа из Чернигова.
Соколов подумал: —Да, этот старик по веревке уже не полезет брать сейф!” Вслух произнес:
— Уважаемый господин Бронштейн! Я пришел к вам как к крупному специалисту, которого по нашей картотеке действительно знали как “Буню Мильмана” и уважали за чистую работу. Мне нужна ваша светлая голова и прекрасное знание... ну, тех, кто считает вас своим коллегой. Хотя я уверен, что они вам в подметки не годятся. Ваша прекрасная работа в 1889 году в банке “Альбрехт и компания” восхищает смелостью мысли и блестящим исполнением.
У старого еврея в глазах блеснули слезы.
— Господин Соколов, так приятно, когда твой труд уважают! Я без ложной скромности скажу, в молодости умел кое-чего сделать. У “Альбрехта” взял цифру — сто пятьдесят тысяч наличными. И попал по глупости, по своей доброте.
— Как же, знаю! Вы помогали бедным евреям, и они же вас выдали. Осип Борисович, я не бедный еврей, но жду помощи. Вскрыли сейф. Ловкая работа! Унесли предмет, который я должен отыскать во что бы то ни стало. Я хочу пригласить вас с собой и показать, как нынче умеют работать.
— Это любопытно! Только, извините, у меня, как вы заметили, не брюки, а лоскутки для одеяла. И потом: посмотреть — хорошо, но ловить честного шнифера? Этот цимес кушайте без меня.
— Надевайте ермолку, господин Бронштейн, и я вывезу вас в люди!
— Зачем так церемонно? Для такого замечательного человека я просто Буня.
Артистическая работа
Соколов отвез Буню в Сандуновские бани, где его всего лишь за полтора-два часа привели в полный порядок: отмыли вековую грязь, подстригли, наманикюрили, срезали мозоли. Портной Давид, трудившийся по мелкому ремонту одежды, снял мерку с Буни и отправился в соседний “Мюр и Мерилиз” — первый универсальный магазин в Москве (нынче — ЦУМ). Там он закупил все, во что должен быть одет приличный еврей.