Граф в законе (сборник)
Шрифт:
— Миша.
— Фамилия?
— Петров, — сказал он первое, что пришло в голову, и с облегчением подумал: «Хорошо, что не сказал „Иванов“, а то бы вспомнили роспись в магазине».
Опять короткое шептание.
— У вас правая рука совсем онемела, — снова заговорил Шеленбаум. — Чувствуете?
— Да… Вроде онемела.
Виктор напрягся, чего-то ожидая. Острая боль! Ткнули иголкой. Он с трудом сдержался. Не дрогнул.
— Почувствовали боль?
— Боль? Где?
— В руке.
— Да. Что-то
Тихая-тихая реплика, но на этот раз Виктор услышал: «Нет, я не ошибаюсь. По-моему, вы ошибаетесь…» В ответ Кондауров: «Я уверен как никогда, уверен. Может, он знает все ваши гипнотизерские штучки? И сидит сейчас, посмеивается над нами?» Опять Шеленбаум: «Исключено. Все признаки гипноза. Я это вижу…» Кондауров раздраженно: «Все равно не отпущу его. Давайте еще попробуем. Вот, по моим вопросам…»
Еще долго — у Виктора даже пропало от напряжения и усталости ощущение бегущего времени — продолжался изнурительный допрос. Поэтому неожиданным освобождением прозвучали шеленбаумские слова:
— Сейчас вы проснетесь… На счет «три». Раз. Два. Три.
Открыв глаза, Виктор сонно заморгал.
— Что со мной? Я был под гипнозом? Зачем?
Шеленбаум виновато повел плечами.
— Простите, Санин… Но это вам объяснит майор.
— Позже, чуть позже, — поспешно добавил Кондауров. — А сейчас вас проводят в другую комнату. Прошу немного подождать.
Он подозвал к себе белобрысого лейтенанта, сказал очень тихо, но Виктор услышал: «Головой отвечаешь. Глаз с него не своди».
В коридоре, оставшись один на один с лейтенантом, Виктор почувствовал вдруг прилив возбужденной радости, будто упали наконец крепко стягивавшие его путы. Вернулась пригасшая под влиянием Шеленбаума уверенность, и он, уже улыбаясь, снисходительно осмотрел жалкую фигуру лейтенантика.
«Майор приказал проводить меня до выхода и попросить прощения за беспокойство… Проводить до выхода… Потом ты забудешь мое лицо, мою внешность… Ты ведешь меня к выходу… Вернешься, доложишь майору…»
Минуты через три в кабинете Кондаурова появился белобрысый лейтенант.
— Ваше задание выполнено, товарищ майор!
— Какое задание? — поднял на него глаза Кондауров.
— Я проводил Санина. Извинился перед ним.
— Что?! — рявкнул Кондауров.
— Как вы приказывали… — сжался лейтенант.
— Кто? Я? — Кондауров с надеждой глянул на Шеленбаума.
Профессор растерянно произнес:
— При мне вы такого приказа не давали.
— Как не давали? — Лейтенант сморщил лицо, словно готов был расплакаться.
— Вот что, дорогуша, — вновь обрел спокойствие Кондауров. — Срочно догони его. Верни сюда. Выполняй!
Страдальческое выражение лица лейтенанта преобразилось в отчаянное. Он по-прежнему стоял у дверей, переминаясь с ноги на ногу.
— Ты что, не понял?
Лейтенант мучительно выдавил из себя:
— Но я… Я забыл, как он выглядит.
— Что? — снова рассвирепел Кондауров. — Видите, Матвей Самуилович, с кем приходится работать.
Но и с Шеленбаумом произошло что-то непонятное. Он осел, сгорбился, прикусил губу, точно сдерживая боль.
— Знаете, уважаемый, и я забыл.
— Что? — третий раз воскликнул майор. Но в обесцвеченном голосе его уже не было ни гнева, ни удивления. — И вы? Как это так? Забыли? Ничего не понимаю. — Он помолчал. Рот у него остался открытым, как у идиота. Взгляд уперся в невидимую точку, висевшую в воздухе. — Знаете, и я… — Внезапно он рассмеялся. — Вот мастер, вот ловкач! Не кажется ли вам, Матвей Самуилович, что он играл здесь с нами, как с тупыми малолетками? Доказал, что он — это не он, что не грабил, не обманывал. Убедил лейтенанта, что я приказал отпустить его.
— Постгипнотическое внушение, — с мрачной убежденностью промолвил Шеленбаум.
Но Кондауров не услышал его, продолжил, все еще глядя в невидимую точку:
— Талант, Богом данный. Талант у стервеца. Надо же, всех обыграл! Всех в дураках оставил. Как вы на это смотрите, господин Шеленбаум?
— Как на фантастическую гипотезу.
Старый профессор, доктор психологических наук Матвей Самуилович Шеленбаум сидел побитый и униженный.
Глава 14
Триумф
Предо мной последняя фотография альпиниста, покорившего Эверест. Скелет почти занесен снегом. Костлявая рука сжимает древко, с которого ветер сорвал полотно флажка.
Легко обретенная свобода подействовала дурманяще, окружила его аурой беспечной умиротворенности. Воображение угодливо представляло злого, хмурого майора и сгорбившегося на стуле профессора Шеленбаума.
Но пьянящая умиротворенность была поверхностной, искусственной. Где-то в глубине (а он упрямо не хотел замечать этого) трепетала подленькая боязнь. Та самая, которая заложена предками в генах и от которой невозможно избавиться. Боязнь бушующей стихии, боязнь растревоженного зверя, боязнь наказания за совершенный проступок.
Инстинкт самосохранения отчаянно пытался изгнать ослабляющую боязнь, вызывая, возбуждая в душе защитную реакцию — гневную обиду. Его, кажется, оскорбили. Это его-то, кто уже поверил в свою неприкосновенность, кто познал собственное верховенство! Оскорбили даже не его, а ту планетарную силу, которая избрала Виктора для чего-то очень важного!
Все это — беспечная умиротворенность, подленькая боязнь и скрытая еще обида постепенно смешивались в нем, как в реторте, бурля, кипя, требуя выхода.