Графиня де Шарни. Том 2
Шрифт:
— О ваше величество, какое несчастье!
Королева приняла букет и расцеловала девочку.
Шарни в это время склонился к королю.
— Ваше величество, — прошептал он, — возможно, нам удастся извлечь выгоду из пребывания в этом городе, возможно, еще не все потеряно. Если ваше величество позволит мне удалиться на час, я выйду и потом дам отчет обо всем, что услышу, увижу и, быть может, смогу сделать.
— Ступайте, сударь, — ответил король, — но соблюдайте осторожность: если с вами случится несчастье, я буду неутешен. Увы,
— Государь, — молвил Шарни, — моя жизнь принадлежит королю, точно так же как жизнь обоих моих братьев.
И он ушел.
Но, выходя, он утер слезу.
В присутствии королевского семейства этот человек с мужественным, но нежным сердцем старался выглядеть стоиком, однако, оказываясь наедине с собой, вновь оставался лицом к лицу со своим горем.
— Бедный Изидор! — прошептал Шарни.
Он прижал руку к груди, проверяя, в кармане ли у него бумаги, которые г-н де Шуазель обнаружил на трупе Изидора и передал ему; Шарни пообещал себе, что, как только выдастся спокойная минута, прочтет их с таким же благоговением, как если бы то было завещание брата.
За девушками, которых принцесса расцеловала как сестер, последовали их родители; это, как мы уже упоминали, были почтенные буржуа и местные дворяне; они робко вошли и смиренно попросили милостиво дозволить им приветствовать своих униженных монархов. Как только они появились, король встал, а королева ласково произнесла:
— Входите же!
Где это происходило — в Шалоне или в Версале? И неужели всего несколько часов назад царственные пленники собственными глазами видели, как толпа прикончила несчастного г-на де Дампьера?
Примерно через полчаса вернулся Шарни.
Королева видела, как он уходил и как возвратился, но даже самый проницательный взор не мог бы прочесть на ее лице, как отзывался в ее сердце его приход и уход.
— Ну что? — наклонясь к Шарни, осведомился король.
— Ваше величество, — отвечал граф, — все складывается как нельзя лучше. Национальная гвардия предлагает завтра проводить ваше величество в Монмеди.
— Значит, вы о чем-то договорились? — спросил король.
— Да, ваше величество, с командирами. Завтра перед выездом король скажет, что желает послушать заутреню, отказать в этой просьбе будет невозможно, тем паче что завтра праздник Тела Господня. Карета будет ждать короля у дверей церкви; выйдя, король сядет в карету, раздастся крик .виват!», и король отдаст приказ изменить маршрут и ехать в Монмеди.
— Прекрасно, — одобрил Людовик XVI. — Благодарю вас, господин де Шарни. Если до завтра ничего не изменится, мы все сделаем так, как вы говорите. А пока пойдите отдохните: вы и ваши друзья нуждаетесь в отдыхе еще больше, чем мы.
Как можно догадаться, прием девушек, добрых буржуа и преданных дворян не затянулся до поздней ночи; в девять королевское семейство попрощалось с ними.
У дверей своих покоев король и королева увидели
Тем не менее часовой сделал королю и королеве .на караул.»
По тому, как он чисто проделал этот артикул, отдавая почесть пусть пленному, но все же королевскому величеству, Людовик XVI признал в нем старого солдата.
— Вы где служили, друг мой? — спросил король часового.
— Во французской гвардии, государь, — отрапортовал тот.
— В таком случае я ничуть не удивлен, что вы здесь, — холодно заметил король.
Людовик XVI не мог забыть, что уже 13 июля 1789 года французские гвардейцы перешли на сторону народа.
Король и королева ушли к себе. Часовой стоял у дверей спальни.
Через час, сменившись с поста, часовой попросил разрешения поговорить с начальником конвоя. Им был Бийо.
Он как раз на улице ужинал с жителями окрестных деревень, присоединившимися к нему по дороге, и пытался уговорить их остаться до завтра.
Но в большинстве своем эти люди увидели то, что хотели увидеть, то есть короля, и чуть ли не половина из них собиралась встретить праздник Тела Господня в своих деревнях.
Бийо старался удержать их: его тревожили роялистские настроения в городе.
Но славные поселяне ответили:
— Ежели мы не возвратимся к себе, как нам отпраздновать Божий праздник? Кто украсит наши дома?
Во время этого разговора к Бийо и подошел часовой.
Они потолковали — тихо, но весьма оживленно.
После этого Бийо послал за Друэ.
Состоялась негромкая беседа втроем — такая же оживленная и с такой же пылкой жестикуляцией.
После нее Бийо и Друэ направились к хозяину почтовой станции, приятелю Друэ.
Хозяин почтовой станции велел оседлать двух лошадей, и через десять минут Бийо скакал в Реймс, а Друэ в Витри-ле-Франсуа.
Наступило утро; из вчерашнего многочисленного эскорта осталось, дай Бог, человек шестьсот — самых озлобленных или самых ленивых; они переночевали на улицах на принесенной им соломе. Проснувшись с первыми лучами солнца, они имели возможность наблюдать, как в интендантство прошли с десяток людей в мундирах и через минуту скорым шагом вышли оттуда.
В Шалоне находилась на квартирах часть гвардейской роты, стоящей в Вильруа, и десяток с небольшим гвардейцев еще оставались в городе.
Они как раз и явились к Шарни за распоряжениями.
Шарни велел им быть в полной форме верхом у церкви, когда оттуда выйдет король.
Как мы уже говорили, кое-кто из крестьян, сопровождавших вчера короля, заночевал по лености в городе, однако утром они прикинули, сколько лье до их деревень; у кого-то вышло десять, у кого-то пятнадцать, и в количестве около двух сотен они отправились по домам, хотя сотоварищи уговаривали их остаться.
Таким образом, число ожесточенных врагов короля сократилось до четырехсот, самое большее, четырехсот пятидесяти человек.