Графиня де Шарни. Том 2
Шрифт:
— Спасение отечества, — покачав головой, возразил Камилл, — это слишком общее понятие.
— Да; но в то же время это широкое понятие.
— А Марат? А Робеспьер?
— Разумеется, ни того, ни другого никто не видел: один спрятался на своем чердаке, другой отсиживается в погребе. Когда все будет кончено, один появится, подобно ласке, другой вылетит, как филин.
— А Петион?
— Трудно понять, на чьей он стороне! Четвертого он объявил дворцу войну; восьмого он предупредил департаментские власти, что не отвечает за безопасность короля; сегодня утром он предложил
— Он хочет усыпить бдительность двора, — предположил Камилл Демулен.
— Я тоже так полагаю, — кивнул Дантон. В эту минуту вошли еще двое: супруги Робер. Читатели, несомненно, помнят, что г-жа Робер (мадмуазель де Кералио) диктовала 17 июля 1791 года на алтаре Отечества знаменитую петицию, которую писал ее супруг.
В противоположность двум другим парам, где мужья были выше своих жен, в этой семье главой была супруга. Робер был тучным мужчиной лет тридцати пяти
— сорока; он входил в Клуб кордельеров и служил общему делу более как патриот, не блистая особыми талантами, не обладая легким слогом, зато был враждебно настроен по отношению к Лафайету и был известен своим огромным честолюбием, если верить мемуарам г-жи Ролан.
Госпоже Робер было в ту пору тридцать четыре года; она была маленькой, ловкой, умной и гордой; воспитанная своим отцом, Гинеменом де Кералио, кавалером ордена Св. Людовика, членом Академии, среди учеников которого был некий юный корсиканец, чей стремительный взлет учитель, разумеется, не мог тогда предугадать, — мадмуазель Кералио незаметно для себя увлеклась наукой и стала писательницей; в семнадцать лет она писала, переводила, компилировала; в восемнадцать — написала роман: «Аделаида». Так как ее отцу не хватало на жизнь, он сотрудничал в «Меркурии» и в «Газете Ученых», и не раз ему случалось подписывать своим именем статьи, которые писала за него дочь, причем никто не мог отличить их от его собственных, так она отточила свой ум и стиль, став одной из самых неутомимых журналисток своего времени.
Супруг Робер прибыли из Сент-Антуанского предместья. По их словам, выглядело оно весьма необычно.
Ночь была хороша, внешне вполне мирная и не предвещавшая ничего особенного; на улицах не было никого или почти никого; но все окна были освещены, и этот свет из окон горел словно для того, чтобы осветить ночь.
Благодаря такому освещению улицы приобретали зловещий вид. Это не было похоже ни на праздник, ни на траур: предместье будто жило в каком-то лихорадочном сне.
В тот момент, когда г-жа Робер подходила к концу своего рассказа, всех заставил вздрогнуть колокольный звон.
Это был первый удар набата, в который ударили кордельеры.
— Отлично! — воскликнул Дантон. — Узнаю наших марсельцев! Я так и думал, что сигнал к выступлению подадут они.
Женщины в ужасе переглянулись; в особенности напуганной казалась г-жа Дантон.
— Сигнал? — переспросила г-жа Робер. — Значит, наступление на дворец начнется ночью?
Никто ей не ответил; но Камилл Демулен, с первым же ударом колокола удалившийся
Люсиль вскрикнула. Чувствуя, что в этот решительный час она не вправе мешать любимому мужу, она бросилась в альков г-жи Дантон, упала на колени, припала головой к кровати и расплакалась.
Камилл вошел вслед за ней.
— Не волнуйся! — сказал он. — Я ни на шаг не отойду от Дантона.
Мужчины вышли; г-жа Дантон, казалось, вот-вот умрет от страха; г-жа Робер обвила руками шею мужа и никак не хотела отпускать его одного.
Но вот три женщины остались одни: г-жа Дантон сидела с отрешенным видом; Люсиль плакала, стоя на коленях, г-жа Робер широкими шагами мерила комнату, разговаривая вслух и не замечая, что каждое ее слово больно ранит г-жу Дантон:
— Все это, все это по вине Дантона! Если мой муж погибнет, я умру вместе с ним! Но перед смертью я заколю Дантона кинжалом!
Так прошло около часу.
Стало слышно, как отворилась входная дверь.
Госпожа Робер устремилась вперед; Люсиль подняла голову; г-жа Дантон застыла в неподвижности.
Это вернулся Дантон.
— Один! — вскричала г-жа Робер.
— Успокойтесь! — молвил Дантон. — До завтра ничего не произойдет.
— А Камилл? — спросила Люсиль.
— А Робер? — подхватила мадмуазель де Кералио.
— Они в Клубе кордельеров, составляют призывы к солдатам. Я пришел вас успокоить и сообщить, что нынче ночью ничего не произойдет, а в доказательство я ложусь спать.
И он действительно бросился, не раздеваясь, на кровать, а пять минут спустя уже спал так, будто в эту минуту не решалась судьба монархии и не стоял вопрос о ее жизни и смерти.
В час ночи вернулся Камилл.
— Я пришел сообщить вам новости о Робере, — доложил он, — Робер понес в коммуну наши прокламации… Не беспокойтесь, это произойдет завтра, да и то еще!..
Камилл с сомнением покачал головой.
Потом он опустил эту самую голову на плечо Люсиль и тоже заснул.
Он проспал около получаса, когда раздался звонок в дверь.
Госпожа Робер пошла открывать.
Это был Робер.
Он пришел за Дантоном по поручению коммуны.
Он разбудил Дантона.
— Да пошли они… Я хочу спать! — отрезал тот. — Завтра будет день.
Робер и его жена вышли и отправились к себе.
Скоро послышался новый звонок.
Теперь пошла открывать г-жа Дантон.
Следом за ней в комнату вошел высокий светловолосый юноша лет двадцати в форме капитана Национальной гвардии с ружьем в руке.
— Господин Дантон? — спросил он.
— Друг мой! — прошептала г-жа Дантон, пытаясь разбудить мужа.
— А? Что? — пробормотал тот спросонья. — А-а, опять…
— Господин Дантон! — обратился к нему высокий светловолосый юноша. — Вас там ждут.
— Где — там?
— В коммуне.
— Кто меня ждет?
— Комиссары секций, а особенно — господин Бийо.
— Бешеный! — прошептал Дантон. — Ладно, передайте Бийо, что я сейчас приду.
Остановив свой взгляд на юноше, лицо которого было ему незнакомо, он поразился его недетскому выражению, несмотря на совсем юный возраст капитана.