Графиня Рудольштадт

Санд Жорж

5-е.

Еще одно событие. Вот записка, полученная мной сегодня утром. Она написана неразборчивым почерком на грязном клочке бумаги:

«Сестра, тебя посещает дух, значит, ты святая, я и раньше был в этом уверен. Я твой друг и слуга. Располагай мною и прикажи все, что пожелаешь, своему брату».

Кто этот нечаянный друг и брат? Непонятно. Записку я нашла на окне сегодня утром, когда открывала его, чтобы поздороваться с малиновкой. Уж не принесла ли ее птичка? Мне хочется думать, что это она сама и написала ее. Так или иначе, но оно уже знает меня, дорогое крошечное создание, и начинает меня любить. Оно почти никогда не подлетает к кухне Шварцев,

хотя из их окошечка исходит запах растопленного сала, который доходит до меня и представляет собою одну из самых неприятных особенностей моего жилья. Однако с тех пор, как к нему привыкла моя птичка, мне уже не хочется никуда переезжать. У малиновки чересчур хороший вкус, чтобы сближаться с этим тюремщиком-дельцом, с его злющей женой и с их уродливым чадом. Нет, это мне она подарила свое доверие и дружбу. Сегодня она снова прилетела ко мне в комнату. Она с аппетитом позавтракала, и в полдень, когда я гуляла по эспланаде, спустилась со своего плюща и начала летать вокруг меня. При этом она издавала какие-то хриплые звуки, как бы желая поддразнить меня и привлечь мое внимание. Противный Готлиб стоял на пороге своей двери и ухмылялся, уставившись на меня бессмысленным взглядом. Его постоянно сопровождает отвратительный рыжий кот, который поглядывает на мою птичку, и глаза у него еще более неприятны, чем у его хозяина. Я трепещу. Я еще больше ненавижу этого кота, чем госпожу Шварц, ту, что обыскивает меня.

6-е.

Сегодня утром опять записка. Это уже странно. Тот же кривой, заостренный, корявый, неряшливый почерк, та же толстая оберточная бумага. Мой Линдор [118] не знатен, но он нежен и восторжен:

«Дорогая сестра, душа избранная и отмеченная перстом Божьим, ты не доверяешь мне. Ты не хочешь со мной говорить. Не прикажешь ли ты мне что-нибудь? Не могу ли я чем-нибудь тебе услужить? Моя жизнь принадлежит тебе. Располагай своим братом».

118

Линдор – имя влюбленного кавалера, встречающееся в испанской и французской литературе XVII–XVIII вв.

Я смотрю на часового. Это придурковатый солдат, который разгуливает взад и вперед с ружьем на плече. Он тоже смотрит на меня и, кажется, скорее расположен послать мне пулю, чем нежную записку. В какую бы сторону я ни взглянула, передо мной огромные серые стены, поросшие крапивой, окруженные рвом, который, в свою очередь, окружен еще одним внешним укреплением. Мне неизвестно ни название его, ни назначение, но оно мешает мне увидеть пруд. А на верхушке этого укрепления расхаживает другой часовой. Мне видны лишь его кивер и кончик ружья, и я слышу, как он громко кричит всякий раз, как какая-нибудь лодка проходит слишком близко от крепостной стены: «Держи дальше». Ах, если бы я могла видеть хоть эти лодки, хоть немного бегущей воды и зеленый ландшафт. Но я слышу только шум весел, плеск волны, иной раз песню рыбака, а издали, когда ветер дует с той стороны, журчанье двух рек, которые соединяются неподалеку от крепости. Так откуда же приходят ко мне эти таинственные записки и эта прекрасная преданность, которой я не могу воспользоваться? Быть может, моей малиновке известно это, но плутовка не желает мне сказать.

7-е.

Сегодня, во время прогулки по крепостному валу я смотрела во все глаза и заметила в боковой стене той башни, где живу сама, футах в десяти выше моего окна, маленькое узкое отверстие, почти совершенно закрытое последними, самыми высокими ветками плюща. «Не может быть, чтобы такое крошечное оконце освещало комнату живого человека», – содрогаясь, подумала я. Однако мне захотелось что-нибудь разузнать, и я решила подозвать Готлиба. Для этого я попыталась польстить его несчастной мании или, вернее, страсти

шить обувь. Я спросила, не может ли он сшить мне пару туфель, и он впервые подошел ко мне без принуждения и ответил без замешательства. Но его манера говорить так же нелепа, как его физиономия, и я начинаю думать, что он не дурачок, а помешанный.

– Башмаки для тебя? – сказал он (ибо он всем говорит «ты»). – Нет, я не осмелюсь. Ведь написано: «Я недостоин развязать ремни на его башмаках». [119]

Его мать стояла в трех шагах от дверей, готовая подойти и вмешаться в разговор. У меня поэтому не было времени заставить Готлиба объяснить мне причину такого смирения или почитания с его стороны, и я поспешила только спросить у него, живет ли кто-нибудь на верхнем этаже, над моей комнатой. Впрочем, я не надеялась получить разумный ответ.

119

«Я недостоин развязать ремни на его башмаках» – цитата из Евангелия от Луки (слова Иоанна Крестителя, возвещающего о пришествии Иисуса Христа).

– Нет, там не живут, – весьма рассудительно ответил Готлиб. – И не могут жить – ведь на площадку выходит только одна лестница.

– А эта площадка отделена от всего остального здания? Она ни с чем не сообщается?

– Зачем ты спрашиваешь? Ведь ты знаешь это сама.

– Нет, не знаю, да мне и не надо знать. Я просто хотела побеседовать с тобой, Готлиб, чтобы убедиться, так ли ты умен, как говорят.

– Я очень, очень умен, – ответил бедняга Готлиб серьезным и грустным тоном, сильно противоречившим комизму его слов.

– Если так, ты можешь мне объяснить, – продолжала я (дорога была каждая минута), – куда выходит этот двор.

– Спроси малиновку, – ответил Готлиб с какой-то странной улыбкой. – Она летает повсюду и все знает. А я ничего не знаю, потому что никуда не хожу.

– Как! Ты даже не доходил до верху той башни, где живешь? И не знаешь, что находится за этой стеной?

– Может, я и был там, но ничего не заметил. Я ни на что и ни на кого не смотрю.

– Однако на малиновку ты смотришь, ты ее видишь, ты ее знаешь.

– О, малиновка – другое дело. Ангелов мы знаем. Но это не причина, чтобы смотреть на стены.

– Ты высказал глубокую мысль, Готлиб. Можешь ты пояснить мне ее?

– Спроси у малиновки, говорю тебе, она все знает. Она может летать повсюду, но залетает только к себе подобным. Вот почему она бывает у тебя в комнате.

– Я очень тебе благодарна, Готлиб, ты принимаешь меня за птицу.

– Малиновка не птица.

– Что же она такое?

– Она ангел, и ты это знаешь.

– Стало быть, я тоже ангел?

– Ты сама ответила на свой вопрос.

– Ты очень любезен, Готлиб.

– Любезен! – изумленно спросил Готлиб. – Что это значит – любезен?

– Разве ты не знаешь этого слова?

– Нет.

– А как тебе стало известно, что малиновка прилетает ко мне?

– Я видел. И кроме того, она сама мне сказала.

– Значит, она разговаривает с тобой?

– Иногда, очень редко, – ответил Готлиб, вздыхая. – Но вчера она сказала мне: «Нет, я никогда не войду в твою адскую кухню. Ангелы не общаются со злыми духами».

– Разве ты злой дух, Готлиб?

– О нет, не я, а…

И Готлиб с таинственным видом приложил палец к своим толстым губам.

– Тогда кто же?

Он ничего не ответил, но украдкой показал мне на кота, словно боясь, как бы тот не заметил его движения.

– Так вот почему ты назвал его таким гадким именем! Кажется, Вельзевулом?

– Тсс! – прошептал Готлиб. – Он отлично знает свое имя. И носит его с тех пор, как существует мир. Но он не всегда будет его носить.

– Разумеется. Он потеряет его, когда умрет…