Графиня Шатобриан

Лаубе Генрих

Таким образом, помощь могла явиться только через известный промежуток времени; быть может, сама Химена отказалась бы от такого ничтожного средства для спасения подруги, если бы знала, что происходило в эту ночь в замке Шатобриан. Граф сидел в зале среднего этажа башни у дубового стола, слабо освещенного медной лампой. Против графа, за тем же столом, сидел старый Жилловер, которого он посадил с собой, потому что намеревался обратиться к нему за советом. Он не чувствовал в себе достаточно храбрости, чтобы честно и прямо принять на себя смерть графини, тем более что не мог придумать, как это устроить более или менее приличным образом. Жилловер был хорошо знаком со старыми бретонскими обычаями и мог вывести его из затруднения.

– Если

вам угодно знать мое мнение, – сказал медленно Жилловер, – то я поступил бы в этом деле так, как, по рассказам моего деда, поступали древние бретонцы при подобных несчастьях в супружестве.

– Что делали они в этом случае, Жилловер?

– Если сеньор хотел наказать свою жену за нарушение супружеской верности, то он посылал своих слуг к двенадцати сеньорам по соседству с просьбой приехать к нему на семейный суд. Каждый женатый сеньор считал для себя позором отказаться от такого приглашения, потому что в прежние времена у людей была совесть. Впрочем, и до сих пор, слава Богу, в Бретони найдутся двенадцать сеньоров, которым известен этот обычай и которые наверняка явятся сюда, если их вытребовать надлежащим образом.

– Ты знаешь форму этого приглашения?

– Как Отче наш.

– Расскажи, каким образом они собирались.

– Они приезжали в дом в коричневых плащах с капюшонами, которые закрывали их головы и лица, так что только глаза и рот были открыты. Каждый из них объявлял у ворот: «Я один из судей Бретонского супружеского суда!» Затем они входили в дом и молча садились полукругом. Истец выводил перед ними свою жену, рассказывал, в чем обвинял ее, и требовал разрешения для наказания виновной.

– Наказание состояло в смертной казни?

– Да. Камердинер обманутого супруга пускал кровь из жил на руках и ногах жены, нарушившей супружескую верность, как только двенадцать судей положат крестообразно свои руки на стол, со словами: «Пусть она будет наказана согласно Бретонскому закону о браке».

– Мы устроим такой суд! – воскликнул граф Шатобриан, вскакивая со своего места. – Это будет ударом для высокомерного Валуа, который хочет уничтожить наши провинции и власть сеньоров!

Граф принес письменные принадлежности, сел у стола и приказал Жилловеру продиктовать ему форму приглашения сеньоров на суд, которое он должен был разослать в двенадцати экземплярах. Граф писал очень медленно и провел за этим занятием большую часть ночи. Жилловер, хорошо знакомый с характерами пожилых бретонских сеньоров, называл фамилии тех из них, к которым можно послать приглашение с уверенностью на успех. Последнее имя было Матиньона, о котором напрасно хлопотал Дюпра, упрашивая короля о помиловании. Матиньон был сильно замешан в заговоре Бурбона; по происхождению он был полубретонец и полунорманн. В Бретони упорно держался слух, что он бежал из тюрьмы и скрывался в своем замке. Можно было смело рассчитывать, что он не упустит такой удобный случай отомстить королю; если бы молва оказалась ложной и его не было в замке, то его брат имел еще больше поводов ненавидеть короля и с такой же готовностью явился бы на суд. Ввиду этого на последнем письме была сделана короткая надпись: «владетельному сеньору Матиньону», без обозначения имени. Когда граф кончил свои письма, уже стало рассветать. Жилловер разбудил двенадцать слуг и отдал им приказ седлать лошадей и отвезти письма по адресам. Батист, только что вернувшийся из монастыря, был также в замке и ему, как самому надежному из слуг, поручено было отвезти письмо к Матиньону. Этот сеньор жил дальше всех, на самой северной границе Бретони, и так как никому не было известно в точности, который из Матиньонов владеет замком, то нужно было послать толкового человека. Когда Батист садился на лошадь, граф крикнул ему из окна, чтобы он проводил сеньора Матиньона в Шатобриан, потому что он незнаком с бретонскими дорогами и может заблудиться.

Суд был назначен на день Святого Андрея, в

полночь. До этого срока оставалось пять дней, которые показались бесконечными несчастной Франциске. Неизвестно, заметил ли Жилловер лодку Батиста у нижнего этажа замка или хотел усилить мучения своей жертвы, только он заколотил досками единственное окно ее темницы и окончательно лишил ее дневного света. Франциска не произнесла ни одной жалобы и все время упорно молчала. Она испытывала такие нравственные мучения, что искренне желала смерти; скляночка с ядом, которая случайно попала в ее темницу с другими вещами, служила для нее утешением. Благодаря плохо запиравшимся люкам она слышала почти весь разговор Жилловера с графом и знала, какого рода суд предстоит ей. Но ей хотелось вынести до конца ожидавшее ее испытание, в виде покаяния за свой проступок, с тем чтобы в решительный момент с помощью яда избегнуть руки Жилловера, который видимо намеревался исполнить роль палача. Она думала, что этим способом избавит графа от убийства, которое быть может со временем вызовет в нем упреки совести.

«Я не желала бы причинять ему новых страданий даже после моей смерти», – говорила она самой себе, хотя в настоящем случае, помимо ее собственного сознания, она решалась на самоубийство, чтобы избегнуть постыдной смерти от руки палача.

В этом настроении ожидала она полуночи вдень Святого Андрея и заблаговременно спрятала склянку с ядом на груди. Люк над лестницей был открыт; она слышала тяжелые мужские шаги по каменному полусреднего этажа и, зная, что для нее наступает решительный час, встала на колени и начала молиться. Она не чувствовала набожного сокрушения в своих грехах благодаря гордости, которая составляла основную черту ее характера, и тем религиозным воззрениям, с которыми ее познакомил Бюде. Она твердо надеялась на милосердие Божие, объясняя свой поступок несчастным стечением обстоятельств и общечеловеческой слабостью.

– Франциска Шатобриан, выйди из темницы и предстань перед своими судьями! – послышался сверху через открытый люк голос графа.

Она повиновалась и, поднявшись на лестницу, вошла в залу среднего этажа, освещенную факелами. В первую минуту яркий свет настолько ослепил ее глаза, привыкшие к темноте, что она ничего не могла различить и невольно отшатнулась назад. Но вслед за тем она собралась с силами и спокойно взглянула на таинственные фигуры в капюшонах, сидевшие полукругом у стола, поставленного среди комнаты. У свободной стороны стола она увидела графа, который стоял, обернувшись к ней лицом.

Она не задала ни одного вопроса и молча остановилась в нескольких шагах от дверей.

После минутного молчания граф торжественно обратился к судьям и, указывая на нее рукой, сказал:

– Бретонские сеньоры! Вот женщина, которая перед святым алтарем была обвенчана со мной и поклялась соблюдать честь моего герба. Она изменила данной клятве перед лицом целого света; не нужно ни свидетелей, ни каких-либо доказательств в нарушении ею супружеской верности. Вряд ли когда-нибудь Бретонский суд слышал, чтобы преступление было соединено с большей наглостью! Она как раба предалась Франциску Валуа, переехала в его дом, проводила с ним дни и ночи. Я, Бретонский граф Шатобриан, требую применения известного нам бретонского закона!

Все молчали. Наконец один из судей сказал старческим голосом:

– Самый старший из нас должен допросить подсудимую. Мне семьдесят лет.

– Мне восемьдесят, – возразил другой, – и я воспользуюсь моим правом!.. Франциска де Шатобриан, урожденная Фуа, признаешь ли ты себя виновной? Отвечай утвердительно, если обвинение справедливо, если нет, то приведи достаточные доказательства.

После минутного колебания она ответила твердым голосом:

– Обвинение справедливо.

Судьи были видимо озадачены таким простым ответом; они молчали. За дверями висячей галереи, у которых стоял Жилловер, послышался шум. Это замедлило произнесение приговора.