Графиня Солсбери
Шрифт:
— Да, я вам клянусь! — вскричал Готье де Мони. — Говорите же, скорее!
— Доводилось ли вам, мессир, слышать о знаменитом турнире, который состоялся в Камбре, в тысяча триста двадцать втором году?
— Ну да, разумеется, — ответил Готье. — Ведь там с честью сражался мой отец.
— Он там дрался на поединке с одним молодым человеком, — продолжал умирающий, — и ранил его так жестоко, что тот не только уже никогда не смог бы сесть на лошадь, но и был вынужден просить, чтобы его в носилках привезли в город Ла-Реоль, где жили его родители. Отец этого молодого человека был Жан де Леви, а мать — Констанция де Фуа, дочь Роже Бернара, графа де Фуа. Родители окружили сына заботливым уходом (для них это несчастье было тем ужаснее, что младший их сын еще лежал в колыбели), но этот молодой человек так и не поправился, он умер в том же возрасте, в каком умру
И вышло так, что спустя два или три года после его смерти, когда боль потери еще кровоточила в семье как свежая рана, мессир Леборнь де Мони, ваш отец, дав обет совершить паломничество в Сант-Яго де Компостелла, отправился в путь, свершил свой обет и, возвращаясь обратно, узнал, что его светлость Карл, граф де Валуа, брат короля Филиппа, находится в Ла-Реоле, приехал в этот город, дабы изъявить почтение своему августейшему союзнику [16] . Ваш отец пробыл в городе довольно долго, ибо его встретили там очень торжественно; слух о том, что ваш отец в Ла-Реоле, быстро распространился и достиг дома, который он поверг в траур. Вы должны согласиться, мессир, что подвергнуть себя таким образом мести отца убитого им человека означало искушать Бога: поэтому эта неосторожность привела к тому, к чему и должна была привести. Однажды вечером, когда мессир Леборнь де Мони возвращался из отдаленного квартала города во дворец его светлости графа де Валуа, его поджидали два человека: один из них был хозяин, а другой слуга. Хозяин обнажил меч и крикнул вашему отцу, чтобы тот защищался. Ваш отец дрался так смело, что начал теснить противника; слуга, увидев это, зашел сбоку и насквозь пронзил шпагой мессира Леборня де Мони.
16
Граф Вильгельм Геннегауский женился на дочери графа де Валуа, так что мессир Леборнь де Мони и граф де Валуа, породнившись, стали кузенами. (Примеч. автора.)
— Убийцы! — прошептал Готье.
— Не перебивайте меня, если хотите узнать обо всем: я чувствую, что жить мне осталось лишь несколько минут.
— Прежде всего ответьте, неужели они оставили его тело без погребения? — воскликнул Готье.
— Нет. Успокойтесь, — продолжал умирающий. — Тело вашего отца унесли, помолились над ним в церкви и предали земле. Ведь тот, кто на него напал, желал поединка, а не убийства. Посему нападавший посчитал, что во искупление грехов следует обернуть тело погибшего в освященный саван, выбить на его мраморном надгробии крест и одно-единственное слово «Orate» [17] , чтобы те, кто преклонит колени перед этой могилой, молились и за жертву и за убийцу.
17
Молитесь (лат.).
— Но как я отыщу могилу? — вскричал Готье.
— В те времена она была за городом, — ответил раненый, — но с тех пор город разросся, и теперь она находится в пределах крепостных стен: вы найдете ее, мессир, в саду монастыря братьев-францисканцев, расположенного в конце улицы Фуа.
— Спасибо, благодарю, — сказал Готье, видя, что молодой рыцарь слабеет прямо на глазах. — Теперь, прошу вас, скажите последнее слово. Этот Жан де Леви, убивший моего отца, еще жив?
— Он умер десять лет назад.
— Но у него был сын, как вы мне сказали, сын, который уже может держать оружие?
— Сегодня, мессир, вы убили его, — еле слышным голосом ответил умирающий. — Итак, ваш обет мести исполнен, а посему думайте теперь лишь об обете милосердия. Вы мне обещали отправить мое тело матери, не забывайте об этом.
Молодой человек, снова откинувшись на свое походное ложе, прошептал женское имя и отдал Богу душу.
В тот же вечер мессир Готье де Мони попросил у короля Англии разрешения сопровождать графа Дерби (он по окончании турнира сразу же должен был выступить в поход с большим отрядом рыцарей и лучников, чтобы оказать помощь англичанам в Гаскони), тогда как сэр Томас Эджуорт отправлялся в Бретань, чтобы там силой оружия поправить дела графини Монфорской; они должны были весьма улучшиться благодаря соглашению, которое граф Солсбери подписал с мессиром Оливье де Клисоном и сиром Годфруа д’Аркуром (это соглашение через несколько дней вернуло обоим
XX
В третий день турнира главным рыцарем был Уильям Монтегю; будучи посвящен в рыцари собственноручно королем Эдуардом во исполнение обещания, данного в замке Уорк, он должен был провести свои первые поединки в присутствии графини; вот почему это был праздничный день для молодого человека, ибо он твердо решил победить или погибнуть: в первом случае графиня увенчает его славой, а во втором — он умрет у нее на глазах, что Уильям Монтегю тоже почитал за счастье.
Кстати, чтобы оказать своему крестнику величайшую честь, Эдуард лично пожелал преломить с ним первое копье; после этого королева на этот день вернула свободу мессиру Эсташу де Рибомону, дабы второй поединок с Уильямом Монтегю принадлежал ему. Наконец, третий поединок остался за Уильямом Дугласом: он получил право сражаться раньше всех остальных рыцарей из-за вызова, брошенного им Уильяму Монтегю у стен замка Уорк и принятого в Стерлинге, когда тот привез туда письмо короля Эдуарда королю Давиду (счастливым следствием этого письма, как мы должны напомнить читателю, стало соглашение с королем Франции об обмене графа Муррея на мессира Солсбери). Поэтому два первых поединка были чисто куртуазной игрой, тем, чем в наши дни являются упражнения в фехтовальных залах: бойцы продемонстрировали силу и ловкость, было сломано два-три копья, а Уильям Монтегю имел честь сражаться на равных с двумя из лучших рыцарей мира. Но все знали, что в третьем поединке игра должна превратиться в схватку: ведь слух о вызове, брошенном Дугласом, распространился в благородном обществе, и все, горько сожалея о смерти Смельчака, были не прочь снова пережить те волнения, что вызвал бой, в котором этот рыцарь погиб.
По трибунам волной прокатилась дрожь любопытства и нетерпения, когда все услышали сигнал воинственного вызова, сыгранного музыкантами на помосте, и опасения зрителей, что этот странный поединок не состоится, к их радости, не сбылись: в ответ фанфарам и горнам четыре шотландских волынки заиграли мелодию песни хайлендеров. В этот миг распахнулась калитка и появился Дуглас. Все узнали его по новому гербу — одно серебряное поле с лазурной полосой, пурпурное сердце на красном поле и золотая корона на лазурном поле. Мы помним, что Дугласы сменили этим гербом свой старый родовой герб — серебряная корона на лазурном поле и три серебряные звезды на красном поле — после героической смерти доброго лорда Джеймса, павшего, как мы уже рассказывали, под стенами Гранады, когда он вез в Святую Землю сердце своего сюзерена и друга Роберта Брюса Шотландского.
Дуглас выехал на ристалище, встреченный шепотом возбужденного любопытства, ибо он был вдвойне знаменит подвигами отца и своими собственными. Молва о его дерзких вылазках, о его преданности королю Давиду, о тех ужасных поражениях, которые он наносил англичанам с десяти лет, когда впервые смог поднять копье и взять в руки меч, делали Дугласа предметом интереса мужчин и восхищения женщин. На учтивость зрителей Уильям Дуглас ответил тем, что поднял забрало шлема, приветствуя королеву Филиппу и графиню Солсбери. Тут все увидели лицо молодого мужчины лет двадцати шести — двадцати восьми; это усилило изумление зрителей, потому что они не понимали, каким образом Дуглас, будучи еще таким молодым, завоевал столь громкую славу. После того как Уильям Дуглас изъявил почтение обеим королевам, он опустил забрало и, взойдя на помост, ударил острием копья в боевой щит Уильяма Монтегю.
Тот мгновенно вышел из своего шатра.
— Отлично, мессир, — сказал он, — вы не опоздали на встречу, и я вам за это признателен.
— Вы говорите так, мой юный сеньор, будто это вы бросили мне вызов. Но это ошибка, на поединок вас вызвал я, мессир, и очень хочу, чтобы не было никаких неточностей.
— Разве имеет значение, кто послал вызов, а кто принял, если вызов был послан и принят от чистого сердца? Знайте, что вы можете готовиться к поединку столько времени, сколько вам будет угодно, но, прежде чем вы займете ваше место, я уже буду готов.
Дуглас развернул коня и, пока Уильям Монтегю пристегивал свой тарч и выбирал самое крепкое из трех-четырех копий, снова проехал все ристалище; вернувшись к калитке, из которой он появился, Дуглас опустил забрало и взял копье наперевес. Он едва изготовился к бою, как увидел, что его противник уже занял позицию. Уильяму Монтегю понадобилось всего несколько секунд, чтобы взять копье наизготовку; судьи, видя, что соперники готовы, а зрители выражают нетерпение, громко прокричали: «Сходитесь!».