Графиня тьмы

Бенцони Жюльетта

Так продолжалось почти две недели, ровно до того дня, когда, явившись в очередной раз в Конвент на трибуну для прессы, Питу сделался объектом злых шуток. Он понял, что его утренняя деятельность уже ни для кого не секрет. Раздосадованный, он немедленно подал редактору «Политических и литературных анналов» прошение об отставке, «оставляя желчных от голода коллег с их статьями натощак и мыслями о славе» [60] . Теперь Питу нанял еще нескольких музыкантов, перестал прятаться и заработал еще больше денег, потому что не жалел желчи в своих нападках на Конвент. Публика хлопала ему все громче. И действительно, политическая обстановка давала повод разгуляться сатирическим талантам. В особенности новая Конституция,

за которую депутаты проголосовали 5 фруктидора третьего года, иначе говоря, 22 августа 1795 года. Она и правда была странной, эта Конституция, в которой одно противоречило другому. Но в ней было записано право на всенародное голосование, и в этом смысле она представляла собой хорошее начало.

60

Bailly R. Ange Pitou. Conspirateur et chansonnier (1767—1846). Paris. Ed. a l''Etoile, 1936. ( Прим. автора.)

Каждый француз имел право голосовать всего при одном условии: что заплатит совсем ничтожный налог на имущество или на доходы. Но даже и эта мелкая повинность была отменена для «славных защитников Отечества», браво сражавшихся на границах и в Вандее, где, после известия о смерти Людовика XVII, Шаретт [61] возобновил военные действия.

В Конституции был еще один интересный пункт: голосование должно было быть тайным, а не открытым, в полный голос, как раньше, и это позволяло свободно голосовать против. К тому же избираться должны были не только депутаты, но и судьи, представители департаментских и муниципальных ассамблей, и даже функционеры. Предоставлялся поистине широкий спектр свобод, хотя уже следующие пункты несколько их ограничивали. Эти замечательные выборы, по мысли законодателей, должны были происходить в два этапа: на первом этапе каждый гражданин имел право избирать, но только лишь «главных выборщиков», к тому же из числа элиты, — то есть людей с достатком, богатых, выходцев из крупной буржуазии. Их число было невелико — около двадцати тысяч, не больше, на всю Францию. Фактически они и только они должны были выбирать верховных правителей. Вот вам и всенародное голосование!

61

Шаретт, де ла Контри Франсуа-Атаназ — возглавлял восстание 1793 г. в Вандее. Расстрелян в 1796 г.

Из этих видных деятелей надлежало создать две палаты: Совет пятисот и Совет старейшин, численностью вдвое меньше прежних. Исполнительная же власть должна была обеспечиваться пятью избранными депутатами — директорами, которые в свою очередь назначали министров. Но эти пять марионеток не могли распоряжаться общественными фондами и предлагать законы. И в довершение всего Конвент, в качестве крайней меры предосторожности, проголосовал за Декрет о двух третях, провозглашавший, что

из каждых семиста пятидесяти избранников пятьсот, то есть две трети, должны избираться из числа окончивших срок депутатов Конвента. Чтобы подсластить пилюлю и замаскировать такое злоупотребление властью, решено было, что этот декрет должен быть ратифицирован всей нацией посредством двойного плебисцита, назначенного на 1 вандемьера четвертого года, то есть на 23 сентября 1795 года. Неудивительно, что при таком положении дел сатирик Питу разошелся вовсю, пробуя на зуб каждое постановление, а зуб у него был исключительно острый.

Как-то утром, прислонившись к стене дома в нескольких шагах от «Рыцаря в латах», он во весь голос распевал о благе монархии и вреде революций. Народу вокруг было много, и ассигнации сыпались, как осенние листья, но вдруг Питу заметил в толпе знакомую фигуру. Фигура незаметно подавала ему какие-то знаки. Допев, он извинился перед публикой и удалился под руку с «фигурой» в кабаре.

— После таких упражнений вас, верно, мучает жажда, милейший Питу? — Батц хлопнул в ладоши, призывая служанку. — Однако поздравляю: у вас большой талант.

—

Вам понравилось?

— Как это может не понравиться? Но не слишком ли вы рискуете? Сколько раз в этом году вы уже сидели в тюрьме?

— Два.

— Ох, не миновать и третьего… разве что все вокруг так быстро переменится и вы вдруг сделаетесь пророком… или героем…

— А как по-вашему, будут перемены?

— Это зависит от воли людей. Нет необходимости напоминать вам, что плебисцит назначен на завтра: первое вандемьера четвертого года, — издевательски уточнил он. — Бьюсь об заклад, что результаты вызовут бунт. Особенно если они будут положительными, а так и случится!

— Отчего же?

— Да оттого, что некоторые будут голосовать по принуждению, и в любом случае результаты подтасуют. В провинции уж наверняка, а в Париже, могу гарантировать, Декрет о двух третях не пройдет, так что Конвент будет недоволен. Я со своей стороны уж постараюсь, чтобы вызвать как можно больше причин для недовольства.

— Заделались бунтовщиком? Вы?!

— А почему бы нет? — резко ответил Батц. — Лес рубят — щепки летят, а у нашей партии уже не будет такого дивного повода покончить с проклятым Конвентом, приютившим под своей сенью такое количество убийц!

— Трудно не согласиться с вами, барон. Да и когда я спорил? Где начнется восстание?

— В нашей старой секции Лепеллетье [62] , над которой еще парит тень великого дорогого нам всем Кортея. Его память здесь чтят, он и поведет нас в бой! Что до вас, любезный Питу, надеюсь, вы станете певцом нашей Илиады, а ваш такой убедительный глас поможет перетянуть на нашу сторону многих сомневающихся!

— Можете на меня рассчитывать.

— Я в вас нисколько не сомневался, — с чувством произнес Батц, протягивая руку, которую Питу крепко пожал. А теперь пора возвращать вас публике: она заждалась…

62

Лепеллетье, де-Сен-Фаржо — президент парижского парламента, депутат от дворянства в Генеральные штаты.

— Еще немного подождут. Ответьте мне на один вопрос. Известно вам, что мисс Адамс проводит теперь все свое время в ротонде и Тампльской башне? Вы знаете, что ей удалось приблизиться к принцессе?

— Да, знаю. Но к чему этот вопрос?

— Чтобы понять, входит ли в ваши намерения увидеться с нею до начала восстания. Я сам давно ее не видел, но уверен, что ей вас страшно не хватает…

— Мне тоже не хватает ее, — сказал Батц, и лицо его внезапно потемнело. — Но в мои планы не входит свидание с ней до того, как начнется бой. Одному богу известно, что из этого может выйти. Меня могут убить… взять в плен… и мне непереносима мысль, что она может оказаться каким-то образом замешана во всем этом. Уже то, чем она занимается в Тампле, достаточно опасно, но, наверное, для нее это счастье. Так что мне возле нее сейчас не место, и я не хочу, чтобы она хоть о чем-то догадывалась…

— Если кто и скажет ей о вас, то только не я.

— Я знаю. И все-таки, Питу, если случится так, что я не выйду из боя живым, не согласитесь ли вы передать ей кое-что на словах?

— Незачем и спрашивать.

— Тогда скажите ей… что я люблю ее, как никогда и никого еще на свете не любил…

— Даже Мари?

— Даже Мари, хотя богу известно, какую рану нанесла мне ее смерть…

Не говоря более ни слова, Батц повернулся и побежал прочь, а сам Питу с задумчивым видом пошел допевать свои песни.

Назавтра результаты голосования были точно такими, как предсказывал барон. Новая Конституция собрала 914 853 голосов «за» и только 41 892 — «против». Что до Декрета о двух третях, то его одобрили 167 650 человек, против — 95 373. Эти последние сказали «нет», и на улицах Парижа поднялся ропот, но в своей эйфории Конвент, словно освободясь от тяжкой ноши, казалось, ничего не замечал. Он занят был теперь Декретом об аннексии Бельгии и разделением страны на девять департаментов. Впрочем, было приказано усилить полицейские наряды, хотя это было совершенно бесполезно.