Грань риска
Шрифт:
— Ты — да, — согласилась Ким. — Я тебе верю. Но ведь я тебе доверила и многое другое.
— Конечно, я же знал, что они принимают неапробированное лекарство, — согласился Киннард.
— Я сразу сказала об этом окружному прокурору, — проговорила Ким, — но на него это не произвело ни малейшего впечатления.
Киннард взглянул на руины. Это было впечатляющее зрелище.
— Старое здание, верно, сгорело в один момент.
— Пламя распространялось со скоростью взрыва, — произнесла Ким.
Киннард снова покачал головой. На этот раз в его глазах отразились восхищение и какая-то благодарность
— Как это здорово, что тебе удалось выбраться. Представляю, какой там творился ужас.
— Пламя было практически неуправляемым, — пояснила Ким. — Это тоже страшно, еще страшнее, чем вид ополоумевших тварей. Все было настолько ужасно, что и представить себе невозможно, не увидев такого наяву. Ты не можешь себе вообразить, каково это — знакомые тебе люди в таком звероподобном состоянии. Но из всего происшествия я сделала один положительный вывод: любой прием лекарств подобного рода, когда атлеты принимают анаболики или нерешительные люди психотропные препараты, чтобы улучшить свой характер, — это то же, что договор Фауста с дьяволом.
— Медикам это известно уже много лет, — согласился Киннард. — Прием лекарств — всегда риск. Даже если речь идет об антибиотиках.
— Я надеюсь, люди будут помнить об этом, начиная принимать лекарства, чтобы избавиться от личностных недостатков, например, от застенчивости, — сказала Ким. — Но эти лекарства заполоняют все, исследователей, которые их изобретают, ничто не может остановить. И если люди сомневаются в том, что медикаменты будут применяться в весьма сомнительных целях, то им достаточно посмотреть на то, что творится вокруг с тех пор, как в продаже появились эти проклятые лекарства.
— Проблема заключается в том, что мы создали культуру, которая учит, что от каждого недомогания существует таблетка.
— Именно поэтому мы не гарантированы от того, что и дальше не будет происходить нечто, подобное тому, что я пережила. Это неизбежно при такой потребности в психотропных препаратах.
— Если такому суждено случиться, то уверен, дельцы от ведьмовского туризма в Салеме просто молят Бога, чтобы это опять произошло здесь, — рассмеялся Киннард. — То, что тут случилось с твоим участием, — это просто подарок для местного бизнеса.
Ким подняла с земли палку и бросила ее в развалины. Металлические детали убранства сплавились и деформировались от жара.
— В доме находились документальные свидетельства о двенадцати поколениях семьи Стюартов, — проговорила Ким. — Все это сгорело.
— Очень жаль, — отозвался Киннард. — Тебе это было тяжело пережить.
— Не очень, — возразила Ким. — Все это был дешевый мусор, подделки, за исключением, пожалуй, нескольких предметов мебели. Здесь не было даже ни одной старинной картины, кроме портрета Элизабет, а он-то как раз уцелел. Единственное, о чем я жалею, так это о тех письмах и документах о жизни Элизабет, которые мне удалось найти. Все они теперь утрачены, кроме двух, копии с которых были сняты в Гарварде. Эти копии — единственное, но косвенное свидетельство причастности Элизабет к сеилемской трагедии, и они вряд ли убедят в чем-то историков.
Некоторое время они постояли, молча созерцая пепелище. Наконец Киннард предложил ехать. Ким согласно кивнула.
Ким отперла входную дверь. Они прошли через приемную и вошли в помещение самой лаборатории. Киннард был поражен: совершенно пустое помещение — голые стены и пол.
— А где же все? — спросил он. — Я думал, здесь была лаборатория.
— Была, — согласилась Ким. — Я сказала Стентону, чтобы он все забрал. Я пригрозила раздать все оборудование заинтересованным в этом людям, если он этого не сделает.
Киннард пробежался по пустому залу, сделав вид, что ведет мяч по баскетбольной площадке. Звуки его шагов отдавались гулким эхом в огромном пустом помещении.
— Здесь можно сделать прекрасный гимнастический зал, — произнес Киннард.
— Я бы предпочла видеть здесь художественную студию, — возразила Ким.
— Ты серьезно? — удивился Киннард.
— Думаю, что да, — ответила Ким.
Покинув лабораторию, они поехали в коттедж. Киннард был очень доволен, убедившись, что дом не ограблен, подобно лаборатории.
— Было бы просто стыдно разрушать это, — сказал он. — Ты устроила здесь восхитительный дом.
— Мне тоже тут нравится, — призналась Ким.
Они прошли в гостиную. Киннард, приглядываясь к обстановке, прошелся по комнате.
— Ты думаешь, что когда-нибудь снова захочешь тут жить? — поинтересовался он.
— Думаю, что да, — ответила Ким. — Когда-нибудь. А что ты об этом думаешь? Ты сам мог бы жить в таком месте?
— Конечно! — воскликнул Киннард. — Знаешь, после командировки мне предложили постоянное место хирурга здесь, в Салеме. И я сейчас серьезно обдумываю это предложение. А жить здесь в таком случае — идеальный вариант. Правда, было бы довольно одиноко.
Ким заглянула в лицо Киннарду. Тот вызывающе вскинул брови.
— Это надо понимать как предложение? — спросила Ким.
— Можно, — уклончиво ответил Киннард. Ким несколько секунд раздумывала.
— Давай подождем до окончания лыжного сезона, а там посмотрим, — произнесла она.
— Мне нравится твое новое чувство юмора, — улыбнулся Киннард. — Теперь ты можешь подшучивать над вещами, действительно для тебя важными. Ты, в самом деле, изменилась.
— Надеюсь, что это так, — согласилась она. — Мне давно уже пора было измениться. — Ким посмотрела на портрет Элизабет. — Я должна быть благодарна этой женщине за то, что она подтолкнула меня к решению и вселила в меня мужество, чтобы выполнить его. Это так непросто — ломать укоренившиеся стереотипы. Я от души надеюсь, что сумею остаться такой, какой стала, и что ты сможешь жить со мной такой, какая я теперь.
— Такой ты нравишься мне гораздо больше, чем раньше, — заверил он. — Когда я теперь общаюсь с тобой, у меня нет ощущения, что я вот-вот наступлю на яичную скорлупу. Теперь у меня нет необходимости спрашивать себя, как ты отреагируешь на то или иное мое слово.
— Это удивительно, что из такого страшного события родилось хоть что-то хорошее. Самое смешное, что я только теперь набралась мужества сказать отцу, что я в действительности о нем думаю.
— Что же здесь смешного? — спросил Киннард. — Это нормально, уж коль ты научилась говорить людям то, что думаешь.