Граната РГД-5
Шрифт:
Можно взять двух братьев-близнецов, надеть на одного форму милиции, дать в руки резиновую палку, а второго оставить в первобытном гражданском состоянии — и братья разделены.
Стоит гражданскому брату, которому не платят заплату уже полгода, выйти на демонстрацию с требованием вернуть заработанные деньги, как дорогу перегородит тот брат, что в форме. Ему тоже не платят вовремя, но права «не пущать» он не лишен и этого уже хватит.
Скажет милицейский брат гражданскому государственное слово «запрещено», и не пропустит куда тот
Ручкин подъехал к райотделу, но как оказалось — зря. Молодой милиционер, серьезный и строгий, подошел к нему, помахивая полосатым жезлом. Судя по всему, он готов был сказать нечто нелицеприятное, но увидев пожилого человека, снизошел до обычного разговора.
— Стоянка только для служебных машин. Попрошу уехать.
Возражать Ручкин не стал — сержант был при исполнении и потому имел право сказать: «нельзя».
Он отогнал машину подальше, приткнул возле аптеки и пешком вернулся туда, куда ему не разрешили подъехать с шиком.
Кабинет начальника Лужнецкого райотдела милиции по всем канонам карточного гадания должен быть отнесен к категории казенного дома. И в самом деле — окна широкие, светлые, но на них решетки, как напоминание о прошлом для всех отбывших срок и вышедших на свободу и как намек на будущее для тех, кто только что взят и должен сесть. Дверь обита железом, на ней засов толщиной в детскую руку. Закрываясь, металл лязгает, затвор — гремит, войдешь и думай — выйдешь отсюда своим ходом или увезут тебя по другому адресу на «воронке».
Став начальником отделения, подполковник Тимофей Сазонов пытался очеловечить свой кабинет. Он принес сюда из дому цветы в горшках и клетку с волнистыми попугайчиками. Но двое сотрудников в тот же день посоветовали новому шефу: «Унесите ее назад, товарищ подполковник. И на окне решетка, и птицы в клетке. Не очень это... Вообще-то ничего, но для милиции...» Пришлось клетку унести.
Когда Ручкин вошел в кабинет, Сазонов встал, хотя из-за стола не вышел.
— Здравия желаю, Тимофей Григорьевич.
— Рад тебя видеть, Василий Иванович. Проходи, садись. Сазонов показал рукой на стул и тут же сел, не подав руки посетителю. Ручкин понял — стол, как баррикада, уже отгородил от него бывшего товарища. Они стояли по ее разные стороны. И по этой причине опасности, которые их подстерегали, не были общими. У каждого имелась своя.
Если честно, то, став начальником, Сазонов начал побаиваться старых товарищей, выступавших в роли просителей, и старался держаться от них подальше. Он по опыту знал, что большинство людей вспоминают о старых знакомых, если те достигли в жизни каких-то высот и стараются заполучить от них хоть что-то, как говорят — по блату. Сазонов не принял бы и Ручкина, но постеснялся: это сразу могло стать темой для разговоров в отделе. Подчиненные быстро замечают, когда их начальник перестает быть доступным и начинает не узнавать тех, кому несколько раньше отдавал
— Как вы тут живете, Тимофей Григорьевич? — Как вежливый гость Ручкин начал издалека.
Но Сазонову всякие «трали-вали», все разговорчики вокруг да около — нож острый. Его кабинет — конвейер. Здесь сотрудникам втыкают за нерадение, благодарят за подвиги, выслушивают жалобы посетителей и принимают решения: «отказать», а бывает, хотя и реже — «удовлетворить».
— Так что у тебя, Василий Иванович?
— Хотел поинтересоваться, в чем обвиняют Вадима Васильева. Сразу скажу — он мой племянник.
— Вадима Васильева? — На лице Сазонова обозначилось недоумение. Насколько понял Ручкин — абсолютно искреннее.
Сазонов перевернул несколько листков настольного календаря, подумал, вспоминая.
— Нет, Василий Иванович, такого дела у нас нет...
— Оно связано с убийством Усачевых в Лужках.
— Тем более. — Сазонов оживился. — Дело Усачевых у нас на себя взяла область. У меня по нему ничего не осталось.
— Ты вроде даже сожалеешь об этом.
— Что-то есть.
— Зря, грех жаловаться. Тебе облегчили ношу, радуйся.
Сазонов сосредоточенно вращал в пальцах авторучку. Потом поставил ее на попа, соорудив нечто похожее на космическую ракету старте.
— Видишь ли, Василий, это только так кажется на первый взгляд. На деле у всех осталось чувство, что нас обобрали. Во-первых мы уже встали на след. Ни у кого в этом сомнений не было. Успех в раскрытии заметно улучшал показатели отделения. Да и для престижа розыскников такое что-то значит.
— А во-вторых?
— Не знаю как у кого, но у меня осталось чувство, что нас посадили в лужу. Просто так подобные дела не забирают. Чаще всего любую дерьмовую работу стараются повестить на нас.
— И больше тебя ни о чем не спрашивали?
— Что имеешь в виду?
— Так вообще. — Затем осторожно, чтобы не спугнуть удачу задал вопрос. — Розыскные дела затребовали?
— Скорее нет, чем да. Они гнали, как на пожар: давай, давай! Знаешь, сам как это бывает. Показали приказ о передаче дела в область. Заставили расписаться. Не разрешили мне даже копию снять. Оперативников вообще не приглашали. Я уже сам сообщил им, что дело для нас закрыто.
— Слушай, Тимофей Григорьевич, может ты это уточнишь?
— Что именно? — Сазонов с подозрительным прищуром посмотрел на старого приятеля. Выпятил нижнюю губу. — Что-то ты крутишь, Василий, а? Не пойму только куда — налево или под себя.
Ручкин простодушно улыбнулся.
— Ясное дело — кручу. Ты моему слову веришь?
— Обижаешь, Василий Иванович.
— Тогда скажу — хочу потолковать с розыскниками. Даю слово — никакого самостоятельного расследования с бумажками, с протестами прокурору, с претензиями к следствию я не собираюсь вести. Просто решил разобраться в деле для самого себя. Хочешь, считай, что играю в детектива для личного удовольствия.