Граната в ушанке
Шрифт:
ДОРОГА К КАРЬЕРУ
Регина Михайловна верила сыну и не верила. Она чувствовала, что происходит что-то необычайное: и это неожиданное исчезновение Кости, и появление Жени, а вечером - Володи Замараева...
Какой-то клубок запутывался вокруг Регины Михайловны, а распутать его она не могла. Это было как в детективном романе, который прочитан ещё только до половины.
"Ничего, - думала она, - утро вечера мудренее. Пусть мальчики поспят. Они ведь устали, москвич - с дороги, а мой - неизвестно отчего. Завтра я у моего Кости
А когда мой Костик будет один, я с ним справлюсь".
Мальчики спали в одной кровати. Спали - это, конечно, не совсем точно. Они лежали как мёртвые и, не сговариваясь, прислушивались в темноте к дыханию Регины Михайловны.
– Слышь, мама спит, - прошептал Костя.
– Слышу. Не молоти меня пятками.
– Володька, а что, если до нас Перуна откопают? Нам доли не дадут? Слышь, Володька?
– Отстань! Опять ты бьёшь меня пятками по животу! Отстань!
– Не отстану. Это всё ты придумал. А теперь, как мама свет погасила, я сразу подумал - ничего не выйдет. Будет нам капут.
– Надоел ты со своим капутом! Помалкивай, а то мать разбудишь. Спи...
Но разве можно уснуть, когда человека ожидает то, о чём думалось и мечталось столько времени! Сну не прикажешь. Он иногда приходит, когда совсем не надо, и бежит прочь, когда ты зовёшь его.
Костя помолчал недолго, а потом снова стал шёпотом канючить:
– Да, надоел! А кто Перуна откапывал? Кто, скажи! Кто целый день без маковой росинки во рту? Кто?
– Замолчи ты, Костя! Так мы не выспимся и Перуна прозеваем. Спи, тебе говорят!
– Сплю.
Костя уснул. Уж слишком тяжёл был для него сегодняшний день. Но проснулся он первым, чуть только рассвело.
– Слышь, Володька, вставай, а то без нас там найдут.
– А... что?
– Володя говорил это, вскочив уже с кровати и быстро сорвав со стула свою куртку.
– Пошли давай!
– Тише ты, маму разбудишь!..
К озеру они шли быстро, стараясь не опоздать, поспеть на карьер до начала работ. Шли молча. На тихой, пустынной улице гулко раздавались их шаги. Мальчики и не заметили, что шли в ногу, как солдаты. Володя раза два спрашивал:
– Ещё далеко?
И Костя отвечал:
– Далеко.
А потом Костя сказал:
– Ой, Володька, боюсь я, что ничего у нас не выйдет. Оцоздаем. Придёт туда эта тётка с красным флажком - она там самосвалами командует, кому куда ехать, - она нас ни за что к карьеру не подпустит. И тогда капут. Приветик от Перуна.
– Брось хныкать!
– Володя шёл на полшага впереди и говорил, не оборачиваясь: - "Капут и капут"! Надоел! Что нам тётка с флажком? Обойдём. По-пластунски сползём в карьер. Добудем Перуна. Факт. Лишь бы работы не начались.
– Да, - заскулил Костя, - тебе хорошо, ты храбрый. А что мне делать, если я не храбрый? А? Володя,
– Отстань!
– как отрезал Володя.
И Костя ненадолго приумолк.
...Когда Женя и лейтенант Каляга возвращались на карьер, Борис Сергиенко словно прирос к баранке.
"ЧЕРТИ БОЛОТНЫЕ"
Женя думал о брате. Мысленно он шептал: "Что будет? Что будет?"
Несколько минут тому назад у него был короткий разговор с Калягой. Лейтенант спросил:
– Место болотное?
– Да, - сказал Женя.
– Поверхность металла гладкая, отполированная, но как бы покрытая плёнкой?
– Да, точно.
– А глубина залегания?
– спросил Каляга.
– Три-четыре метра, - ответил Женя.
– Всё. Поехали!
– Каляга рванулся к выходу так стремительно, что Женя еле поспевал за ним.
Теперь лейтенант думал о том, что ему предстоит. Болото. Фашисты чаще всего в таких местах зарывали склады снарядов: легче рыть землю и меньше народа ходит по этим топким местам. Каляге уже не раз приходилось разминировать, прочёсывать щупом минные поля по пояс в вонючих торфяниках, чавкающей бурой хляби. Недаром сапёров называют "черти болотные".
"Нет, нет, - думал Каляга, - я всё не о том". Он вспоминал теперь, как шагать по земле, начинённой снарядами, минами, взрывчаткой.
Женя смотрел на Калягу и думал о том, что кроется в молчании этого молодого человека, который работает в обнимку со смертью. Привык ли он к этому? Или каждый раз каждое новое задание вызывает у него сомнение и страх?
И Борис Сергиенко, который не видел лейтенанта - он пристально смотрел на дорогу, - думал о нём с чувством уважения и даже, можно сказать, преклонения.
Борис всегда считал, что сапёры воюют и в мирное время, рискуя ежедневно, ежечасно, ежеминутно.
В этой поездке он призвал к себе на помощь всю свою отчаянную лихость шофёра-смельчака. Лихость эта дремала в Борисе, но он никогда ещё не давал ей проснуться. А теперь ему казалось, что баранка - продолжение его рук, педали - продолжение ног. Своё волнение, своё желание обогнать всех людей и все автомобили он, казалось, хотел передать своей машине.
НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОГЕ
Они сидели в кабине втроём, тесно прижатые друг к другу, и Борис слышал всё, о чём разговаривали Женя с Игорем Калягой.
– Как хорошо, что я застал вас дома!
– говорил Женя.
– Хотя я был в этом почти уверен: кто же уходит в такую рань...
Потом разговор перешёл на тему войны. Теперь больше говорил лейтенант Каляга:
– ...Совсем недавно в Новгороде подорвался на мине шестилетний мальчик. Это было где-то здесь. В окрестностях города заминирован оставленный фашистами склад боеприпасов. Бои тут были такие жестокие, что не успевали убирать убитых, и многие бойцы считаются без вести пропавшими...