Грани судьбы
Шрифт:
Так что пока приходилось полагаться только на скорость. Попадавшиеся на пути деревеньки проезжали не снижая скорости, распугивая гулявших по улицам кур, уток и гусей. Сворачивать с дороги пока не рисковали: слишком легко было попасть в трясину. Да если и вовремя заметишь очередное болото, неизвестно сколько времени уйдёт на то, чтобы найти нормальный путь в объезд.
Мирон чувствовал, что есть и ещё одна причина избегать остановки. Слишком много противоречий накопилось в отряде. Нижниченко очень хорошо помнил, как зло прищурился зеленошкурый Олх, глядя на поднимавшего решетку Балиса. Да и сам Балис хорош. Неужели это
Ксенофобом, а проще говоря — человеком, враждебно относящемся к тем, кто на него не похож, генерал Нижниченко никогда себя не считал. За шесть лет, которые он проработал в тесном контакте с Интерполом, у него ни разу не возникло столкновений на расовой или национальной почве. Усвоенное в детстве в интернациональном Севастополе правило: "не надо распинаться в любви, надо просто уважать", осечки не давало.
Уж Балису ли не знать, что Нижниченко характер и поступки важнее формальной принадлежности к человеческому роду. Да хоть бы посмотрел на то, как сложились у него отношения с Наромартом. Зачем было ломать комедию после слов архимага в изонистском убежище? Выходит, не доверял? Вот тебе и старый друг.
От таких мыслей на душе становилось тоскливо и лишь то, что пока продолжается скачка отношения выяснять невозможно, приносило небольшое облегчение. Мирон знал, что облегчение это временное и фальшивое, вроде кайфа, который поначалу даёт наркотик, но не мог найти в себе силы, чтобы начать разговор, который расставит точки над и. Пусть хоть немного попозже.
И когда вдруг Наромарт осадил лошадь и громко воскликнул:
— Нужно остановится!
То внутри у Нижниченко словно разорвалась туго натянутая струна. Профессиональный аналитик не мог не понимать, что сейчас произойдёт раскол, и не видел никакой возможности хоть как-то смягчить ситуацию. Ничего лучше мирного разъезда в разные стороны с последующим выживанием по принципу "каждый за себя" не вырисовывалось. И совершенно непонятно было, с кем вместе в этой ситуации окажется сам Мирон. В лучшем случае вместе с теми, с кем пришел в этот мир. А могло получиться и так, что даже Сашки с ним не останется.
— В чём дело? — недовольно отозвался монументальный Олх, затормозивший своего скакуна столь резко, что тот чуть не рухнул под тяжёлым всадником.
— Я должен посмотреть больного, — спокойно пояснил чёрный эльф. — Здесь безопасно.
Действительно сейчас беглецы находились в узкой лощине между двумя холмами, склоны которых густо заросли кустами боярышника и можжевельника.
— Глид, следи за дорогой впереди. Бараса — сзади, — коротко отдал распоряжения полуогр. Воины без лишних слов отделились от основного отряда.
Балис сразу похромал в кусты, переодеваться. Ехать на лошади в разошедшихся по швам штанах было ещё как-то возможно, но стоять или идти — только поддерживая пояс.
Тем временем ящер бережно снял с лошади завёрнутого в плащ Серёжку. Мальчишка на это никак не отреагировал, слишком в глубокое забытье погрузили его молитвы Наромарта.
— Положи вот там, — эльф указал сауриалу на небольшой пятачок травы на обочине, где кусты немного отступали от дороги. — И, пожалуйста, все отойдите немного подальше.
— Не будем, — заверил Теокл. — Мы понимаем.
— Я — тоже целитель, — заметила Соти. — Если ты согласен принять мою помощь…
— Конечно, — с непривычной суетливой торопливостью согласился тёмный эльф. — Но остальные пусть отойдут.
Шипучка осторожно положил мальчика на траву. Наромарт и изонистка склонились над ребёнком.
Вернулся Балис. Сделал несколько шагов в строну хлопочущих над Серёжкой целителей и неуверенно становился. Он словно заново переживал смерть Кристинки. И это было даже страшнее и тяжелее, чем в первый раз, потому что теперь он знал, каково это — когда на твоих глазах умирает дорогой тебе ребёнок. Не сорваться помогала только надежда. Надежда на то, что у сказочного эльфа получится лучше, чем у вильнюсских врачей.
Не говоря ни слова, он вернулся обратно, к отъехавшим в сторону остальным путникам. Остановил взгляд на ящере, всю дорогу бежавшем рядом с лошадями. Чтобы хоть как-то отвлечь себя от тревоги за Серёжку, Балис обратился к новому спутнику:
— Сильно устал?
Ящер отрицательно мотнул головой и издал короткое противное шипение.
— До вечера протянешь?
На сей раз последовал утвердительный кивок.
Гаяускас вздохнул. Хотелось расспросить незнакомца о многом, только вот общаться в режиме да-нет оказалось трудновато. А Наромарту, владевшему шипящим языком, сейчас было не до посторонних разговоров.
Повисло молчание. Нижниченко почувствовал, что ситуация становится взрывоопасной.
— Переговорим? — предложил он Балису, слезая с лошади.
— Переговорим, — кивнул отставной капитан.
Провожаемые испытующими взглядами Льют, Йеми и Олха и откровенно любопытными взглядами детей, друзья отошли немного в сторону.
— Хочешь спросить про то, как я поднял решетку? — спросил Гаяускас. И, не дожидаясь ответа, продолжил. — Честно, сам не знаю. Этого не может быть, но было… Получается, не человек я… Чугайстр какой-то карпатский.
— Чугайстр? — переспросил Мирон. Слово было смутно знакомое. Рассказывал что-то такое полковник Силивра, который был родом с Буковины, а потом довольно долгое время возглавлял в Службу Безопасности ЮЗФ в Закарпатье.
— Чугайстр, снежный человек, этот, как его там… не помню уже… Как хочешь назови, неважно… Но — не человек. И, выходит, прав был тот архимаг. А Наромарт, похоже, с самого начала догадывался.
— И ничего тебе не сказал? Почему?
— Я тоже хотел бы знать — почему? — грустно усмехнулся морпех. — Как только будет возможность — спрошу.
Мирон вздохнул. Досада на Балиса стремительно исчезла, словно вода, выплеснутая на сухой песок. Осталось только раздражение на себя: хорош друг, сразу придумывать самое худшее… Конечно, бить себя по лбу и орать на всю равнину: "Какой я дурак!" генерал не собирался, всё-таки не в мелодраме, но ощущения где-то близкими.
— Отвертится, — заметил он невпопад, но Гаяускас серьёзно кивнул:
— Отвертится наверное. Но всё равно спрошу. Иногда от него можно добиться дельных советов.
— Разные мы, — Нижниченко уже восстановил контроль над своими чувствами. — Поэтому часто не понимаем друг друга. Ему, наверное, кажется, что он всё делает как надо. А тебе — что он нарочно темнит.