Грани веков
Шрифт:
— Кто? — подался вперед Годунов.
— Мировое правительство! — пояснил Михалыч. — Денег у них много будет — всю Европу купят! Людей телевизором зомбировать будут…
— Чего? — ошарашенно переспросил Годунов.
— Ну, в каждом доме будет ящик стоять такой, — Михалыч задумался, подбирая подходящую аналогию, — словом, в нём смотреть можно будет всякое непотребство — насилие, кровь, убийства…
— А чего их в ящике смотреть? — удивился Симеон. — Эва, в любом кабаке того наглядеться можно!
— Еще
— Это какой же? — заинтересовался Симеон.
Михалыч махнул рукой и скривился. — Бабы как мужики одеваться будут, а мужики — обратно, как бабы… Гей-парады устраивать будут!
— Тьфу ты! — Симеон плюнул. — А что за гей… как ты их назвал?
— Мужеложники! — буркнул Михалыч. — Собираются в эти свои прайды — стаи, то есть, и ходят по улицам с транспарантами, вроде знамён, только с надписями непотребными.
Ирина, не удержавшись, фыркнула.
Образы стай мужеложников с непотребными знаменами явно впечатлили Годунова.
— Нет! — сказал он решительно. — При государе Иоанне Васильевиче такой похабени бы не было!
— Зато у нас на дыбу никого не вешают, — язвительно заметил Коган.
— Вот потому и порядка нет! — возразил Годунов. — Что же с Русью будет, конюх?
— Выстоит, несмотря ни на что! — твердо пообещал Михалыч. — Для того, мыслю, здесь мы и оказались, боярин, чтобы выстояла!
— Вона как, — протянул Годунов.
— Да уж, — вполголоса пробормотал Коган, — картина маслом…
Симеон о чем-то задумался, хмурясь.
— Дивны речи твои, конюх, — сказал он наконец. — Обдумать их надобно. Но есть еще кое-что.
Он посмотрел в упор на Ирину.
— Коли ты, царевна, вовсе не та, за которую тебя принимают, то на пиру царском запросто, мыслю, могла Бориса отравить. Или чары навести на него. Помнится мне, перед тем, как кондрашка хватила, словно одержимый себя вел он.
— Тогда зачем бы я его стала спасать? — спросила Ирина.
— Не ведаю, — прищурился Симеон. — Может, околдовать царя хотела, или обряд сотворить ведьмовской! Кровь царскую пролила…
— Она тут не при чем, — твердо сказал Коган. — Я знаю, кто отравил царя. Точнее — что.
— Знаешь? — Симеон смерил Когана взглядом. — И до сих пор молчал?
Коган пожал плечами. — Я недавно узнал подробности, — пояснил он. — Но если хочешь узнать, кто виновен в болезни царя, прикажи отправить людей на склад с зерном, из которого муку для царского хлеба выпекали. Пусть переберут его тщательно, и найдут в нем рожки малые. Это и есть та отрава, что царю рассудок помутила и чуть до смерти не довела.
— Рожки? — недоумевающе переспросил Симеон. — Это что же значит?
— То и значит, — устало сказал Коган. — Как рога, только маленькие. Claviceps purpurea.
— В зерне, говоришь, — Годунов запустил пятерню в бороду. — Это может быть… А ведь прав ты — царский хлеб никто кроме него не ел, это он себе вроде эпитимии придумал — грубый хлеб на трапезу подавать… Но тогда получается… Зерном-то Васька Шуйский ведает! Ну, Яган, коли подтвердятся слова твои!
Он встал и направился к дверям. Уже у самого выхода обернулся и кивнул в сторону лежащего на кровати Годунова.
— Кто бы вы ни были — вылечите царя, — сказал он. — Если не спасете — всем нам плаха светит.
И с этими словами вышел.
***
Каменный коридор казался бесконечным. Спасаясь от погони, Ярослав несколько раз сворачивал в боковые ответвления, пока эхо голосов окончательно не стихло. Теперь он просто бесцельно шел вперёд. Из обрывочных знаний о лабиринтах в голове всплыло правило одной руки — чтобы найти выход, нужно все время касаться рукой стены.
Возможно, это и работало, но время шло, а Ярослав по-прежнему блуждал в потемках. Вместо упоминаемого Беззубцевым подъема, он, казалось, наоборот, спускался все ниже.
Он коснулся креста, висевшего теперь на его груди, испытывая смутные угрызения совести. Атаман доверился ему, вдобавок, попал в западню по его вине. Что теперь делать? Где искать Когана, Ирину и Евстафьева? Или же и впрямь попытаться исполнить волю Беззубцева и отправиться в Путивль, к новоявленному царевичу? В любом случае, прежде всего нужно было выбраться из этих катакомб.
В очередной раз налетев ногой на невидимый камень, он выругался, и бессильно опустился на холодный каменный пол. Ноги ныли, голова гудела, кроме того, он был голоден. Нужно было тогда у Шуйского налегать на еду, а не на пиво.
Внезапно, Ярослав насторожился. Откуда-то издалека доносились неясные отголоски. Он прислушался, и по шее пробежал холодок — это было пение.
В памяти вспыхнули слова Беззубцева: «С того света за тобой приду!».
Сейчас, в темноте, вслушиваясь в жутковатые звуки, это обещание не казалось пустой угрозой.
Он поднялся и снова зашагал вперед — просто потому, что сидеть на месте и слушать было страшнее, чем слушать и идти.
Звуки стали громче, Ярослав уже мог разобрать отдельные слова и напев. Пройдя еще несколько шагов он остановился, не веря своим ушам.
— Ночь коротка, цель далека, ночью так часто хочется пить… — выводил дребезжащий голос. — Ты выходишь на волю, но вода здесь горька, ты не можешь здесь спать, ты не хочешь здесь жить!
Снова он?!
Ярослав двинулся на голос.