Граница безмолвия
Шрифт:
— Опять знаешь, — ответил Тунгуса, глядя ему прямо в глаза.
— Ни хрена ты, Тунгуса, не знаешь. Потому что, если бы ты знал это, сразу же прикусил бы свой язык. Раз и навсегда. И не вздумай что-либо подобное вякнуть в присутствии начальника заставы или радиста, сержанта Соловьева. Иначе тебя увезут на корабле и отдадут в руки служакам, которые ни разу в жизни не подстрелили ни одного песца, белки в глаза не видели, однако успели настрелять столько людей, сколько все ваши тунгусы и coxa-якуты вместе взятые не перестреляли за всю свою историю.
По расширенным зрачкам ефрейтора
— Моя будет молчать, камандыра, — едва слышно, голосом из-под перехваченного дыхания произнес Оркан. Но, выждав, пока старшина немного успокоится и двинется в путь, в спину ему все же упрямо пробубнил:
— Тунгуса зверь стрелять будет, человека стрелять не будет, да…
— Человек — он и есть самый лютый зверь. Только ты, Тунгуса, пока что этого не осознал. И дай-то бог, чтобы так никогда и не понял.
25
Несколько минут они шли молча, сосредоточенно думая каждый о своем. Ветер теперь дул с северо-востока, и пограничники шли под защитой хребта, освещаемые лучами нежаркого арктического солнца. Замшелые камни были влажными и скользкими. За тысячи лет полярные ветры превратили их в кругляши, поэтому всякая попытка ускорить ходьбу приводила лишь к тому, что охотники чаще оступались, то и дело рискуя подвернуть ногу.
— Но я так и не понял, почему шаманы собираются именно здесь, на Фактории? Почему именно здесь устроили свой жертвенник?
— Это вы называете остров Факторией. Тунгусы называют его Камлания, — с буддистским почитанием поклонился он очередному валуну, словно идолу.
Впрочем, присмотревшись, старшина обратил внимание, что камень этот, в очертаниях которого и в самом деле угадывалась фигура стоящего на коленях человека, расположен в кругу других камней, значительно меньших. Причем круг этот явно был рукотворным, и сотворяли его на небольшой площадке, расположенной на перевале, с которого виднелась и поросшая жиденьким кустарником долина, и океанская бухта.
— Ты мне объясни по-человечески, Тунгуса. Это название острова — Камлания… Оно имеет какой-то особый, скрытый смысл?
— Шаманы делают камлания [32] . Остров — наш храм. Я уже говорил, что шаманы делают здесь это, как у вас, славян, говорят?..
— Ритуалы? Хочешь сказать, что шаманы совершают здесь не только охотничьи, но и какие-то свои, особые ритуалы? Не темни, Тунгуса. Кажется мне, что ты не все говоришь.
— Правильна, старшина, шаманские ритуалы. Сюда собирались шаманы со всей Тунгусии, всей, как теперь называют, Эвенкии. Здесь был верховный шамана. Тунгус — всегда самый лучший шамана, — произнес Оркан, гордо вскинув при этом голову. — Шаманы других народов всегда учились у тунгусов, да… Само слово — «шаман», а точнее, — «саман» — наше, тунгусское. Храм, который мы раньше видели, ну, тот, с черепами, Шаман-Тунгус называется.
32
Камлания —
— И давно тебе стало известно, что остров этот называют Кам-лалией и что здесь находится языческий храм Шаман-Тунгус? — подозрительно покосился на Оркана старшина, выискивая и не находя взглядом могильник жертвенных черепов.
— Известно, — вежливо, причем с каким-то особым достоинством, кивнул Оркан.
— То есть ты знал, что на острове находится храм верховного шамана, что здесь собираются шаманы со всего Крайнего Севера, и что здесь приносят ритуальные жертвы?! — несказанно удивился Вадим.
— С детства знал, да… Отец многое рассказывал.
— И все эти годы молчал, никому ни разу не проговорившись?!
— Молчал, — все с тем же, казалось, лишь недавно приобретенным достоинством склонил голову ефрейтор.
— Но почему? Это что, великая тайна?
— Великая, старшина. Тайна рода.
— Какого рода, чьего?
— Рода Оркан. Мой дед был верховный шаман, деда отец, деда дед был верховный шаман. Теперь мой отец — вождь рода, вождь тунгусов, однако. Русские об этом не знают, тунгусы знают. И тоже шаман, хотя шаманство у нас запрещено. Отец мой — Барс-Оркан зовется, да…
— Постой, но ведь твоя фамилия Оленев.
— Я тунгус, мы еще называем себя «эвенгами». Русские говорят «эвенки». Однако призывали меня из Якутии, поэтому вначале все так и называли «якутом». Я обижался. Фамилию «Оленев» мне дали, только когда призывали в армию. У меня фамилии не было, да… «Оркан» — стало моим именем, хотя всегда было именем и фамилией. Я не возражал.
— Почему?
— Так было надо. В роду меня называют Олень-Оркан.
Старшина вдруг обратил внимание, что, говоря все это, Тунгуса почти не коверкает слова и в речи его улавливается лишь незначительный акцент.
— Как же ты попал в погранвойска, — передернул подбородком Ордаш, — если в «деле» у тебя записано, что отец шаман?
— Почему записано: «шаман»? Там записано «оленевод». Между якутами и тунгусами-эвенками границ нет. Я кочевал с тунгусским колхозом оленеводов вдоль реки Оленёк. Сначала учился в школе-интернате в Туре, в столице нашей Тунгусии-Эвенкии. Хорошо учился. А затем кочевал. Так надо было. Меня отправили на реку Оленёк, которая вытекает из Тунгусии, да…
— По карте помню, что река Оленёк впадает в Оленёкский залив, туда же, куда впадает несколько рукавов Лены.
— Председателем этого колхоза был мой родственник, который знал, что записывать в моей биографии «отец — шаман» нельзя. Меня могли арестовать вместе с отцом. Он сам посоветовал мне идти в армию и отправил в поселок Саскылах, к своему родственнику, тоже начальнику. Там проверять не стали. Обрадовались: солдаты нужны, а с Крайнего Севера посылать некого. Отец тоже обрадовался, он хотел, чтобы я стал офицером. Настоящим воином. Но это я тебе говорю, старшина. Начальнику заставы Загревскому, младшему лейтенанту Ласевичу, Ящуку и другим — не говорю, да…