Граница вечности

Фоллетт Кен

Сегодня у Алисы был первый день рождения, и Лили испекла пирог. Алиса сидела на своем высоком стуле и радостно стучала деревянной ложкой по тарелке, а Лили готовила для нее легкий бисквит.

Каролин в своей комнате на втором этаже слушала Радио Люксембург. День рождения был также годовщиной убийства Кеннеди. Западногерманское радио и телевидение транслировали программы о президенте Кеннеди и влиянии его смерти на внешнюю и внутреннюю политику. Восточногерманские станции не заостряли на этом внимание.

Линдон Джонсон почти год замещал убитого президента

США, а три недели назад победил на выборах с подавляющим большинством голосов ультраправого консерватора от республиканской партии Голдуотера. Лили радовалась. Хотя она родилась после того, как Гитлер покончил с собой, она знала историю своей страны, и ей вселяли страх политики, которые проповедовали расовую ненависть.

Джонсон не был таким влиятельным политиком, как Кеннеди, но он столь же решительно настроился защищать Западный Берлин, что имело самое большое значение для немцев по обеим сторонам стены.

Когда Лили вынимала пирог из духовки, с работы домой пришла ее мать. Карле удалось удержаться на работе в крупной больнице в качестве старшей медсестры, даже несмотря на то, что она состояла членом социал-демократической партии. Как-то раз, когда пошли разговоры, что ее хотят уволить, медсестры пригрозили устроить забастовку, и главному врачу больницы пришлось, чтобы не возникло шума, объявить, что Карла останется их начальницей.

Отец Лили был вынужден пойти работать, хотя он все еще пытался на расстоянии управлять своим бизнесом в Западном Берлине. Он устроился инженером на государственном предприятии, выпускавшем телевизоры, которые по качеству уступали западногерманским. Вначале он сделал несколько предложений по улучшению производства, но это восприняли как критику начальства, и он больше не проявлял инициативу. В этот день, вернувшись домой с работы, он вошел в кухню, и они хором спели традиционную немецкую поздравительную песню «Hoch Soil Sic Leben».

Потом они сели за кухонный стол и говорили о том, увидит ли Алиса когда-нибудь своего отца.

Каролин подала прошение разрешить ей эмигрировать. Пересечь границу нелегально с каждым годом становилось все труднее. Она могла бы попытаться это сделать, будь она одна, а рисковать жизнью Алисы она не хотела. Ежегодно официально разрешалось эмигрировать небольшому числу людей. Никто не мог узнать причину, по которой отказывали в просьбе. Складывалось впечатление, что в основном разрешали выехать неработоспособным иждивенцам, детям и старикам.

Каролин и Алиса относились к категории неработоспособных иждивенцев, но их прошение отклонили.

Как всегда, без всяких объяснений.

Естественно, правительство не станет объяснять, чье прошение может быть удовлетворено. Из-за недостатка информации пошли разные слухи. Говорили, что с прошением нужно обращаться к руководителю страны Вальтеру Ульбрихту.

Небольшого роста, с бородкой, напоминающей ленинскую, ортодоксальный до мозга костей, он был мало похож на благодетеля. Якобы он был рад перевороту в Москве, потому что, как он считал, Хрущев нестрого придерживался доктрины. Тем не менее

Каролин написала ему личное письмо, объясняя причину эмиграции желанием выйти замуж за отца ее ребенка.

— Считается, что он сторонник традиционных принципов семейной морали, — говорила Каролин. — Если это так, он должен помочь женщине, которая хочет одного: чтобы у ее ребенка был отец.

Люди в Восточной Германии полжизни гадали, что правительство планирует, чего хочет или о чем думает. Режим был непредсказуемым. Они могли разрешить проигрывать некоторые пластинки с рок-н-роллом в молодежных клубах, а потом вдруг их все запретить. Какое-то время они терпимо относились к тому, как молодежь одевается, а потом начинали арестовывать парней в голубых джинсах. Конституция страны гарантировала свободу передвижения, но немногие получали разрешение посетить родственников в Западной Германии.

Бабушка Мод вступила в разговор:

— Невозможно предсказать, что намеревается сделать тиран. Неопределенность — одно из их орудий. Я жила при нацистах и при коммунистах. Они поразительно похожи друг на друга.

Во входную дверь постучали. Лили открыла ее и пришла в ужас, увидев на пороге своего бывшего зятя Ганса Гофмана.

Лили, держа дверь приоткрытой, спросила:

— Что вы хотите, Ганс?

Крупного телосложения, он мог легко смести ее со своего пути, но он этого не сделал.

— Открой, Лили, — сказал он устало-раздраженным голосом. — Я работаю в полиции. Ты должна впустить меня.

У Лили сильно билось сердце, но она не отступала назад и крикнула через плечо:

— Мама! Ганс Гофман пришел!

Карла подбежала к ней.

— Ты сказала Ганс?

— Да.

Карла встала у двери вместо Лили.

— Мы не хотим вас видеть, Ганс, — сказала она.

Она говорила со спокойным вызовом, но Лили слышала, как она учащенно и взволнованно дышит.

— Вот как? — холодно отозвался Ганс. — Тем не менее мне нужно поговорить с Каролин Кунц.

Лили негромко вскрикнула от страха. Почему Каролин?

Вопрос задала Карла:

— Зачем?

— Она написала письмо товарищу генеральному секретарю Вальтеру Ульбрихту.

— Это преступление?

— Наоборот. Он руководитель народа. Любой может написать ему. Он рад получать письма.

— Тогда зачем вам запугивать Каролин?

— Цель моего прихода я объясню фрейлейн Кунц. Вам лучше будет меня впустить.

Карла негромко сказала Лили:

— Он что-то хочет сказать по поводу ее прошения об эмиграции. Надо бы узнать.

Она распахнула перед ним дверь.

Ганс вошел в прихожую. Сейчас ему было около сорока лет. Крупного телосложения, сутуловатый, он был одет в тяжелое двубортное темно-синее пальто. В магазинах Восточной Германии пальто такого качества обычно не продавались. В таком наряде он выглядел еще более массивно и угрожающе. Лили инстинктивно отпрянула от него.

В знакомом ему доме он держался так, словно жил в нем. Он снял пальто и повесил на крючок в прихожей, а потом без приглашения вошел в кухню.