Граница за Берлином
Шрифт:
— Господин лейтенант, я вас очень прошу! Меня теперь потеряла семья, меня ждет работа! Вы же знаете, как трудно живется сейчас всем немцам… Я вас очень прошу…
— Ишь, как рассыпается, змей, — не выдержал Жизенский, сказав это на русском языке.
— Не мешайте нам разговаривать, — насколько возможно спокойно, но строго сказал я Жизенскому, хотя считал, что все уже пропало. — Нет, — обратился я к Шмерке, — мы вовсе не хотим вас долго держать. Вы у нас проведете только одну ночь, уверяю вас, —
— Воля ваша…
— Ничего. У нас неплохо. Можете взять ваши вещи, — указал я на чемодан. Шмерке схватился волосатой рукой за чемодан и, не торопясь, осторожно открыл его.
— Вещи на месте, можете не сомневаться. Только прицел оставьте здесь, остальное возьмите. А теперь вам дадут ужинать, и желаю вам спокойной ночи.
Шмерке встал, галантно раскланиваясь. Я черкнул на клочке бумаги: «Ни слова с задержанным!» и подал его Чумакову, предложив проводить Шмерке на место. Они ушли.
— Вас удовлетворило то, что вы сказали ему глупость? — спросил я Жизенского.
— Я ведь сказал по-русски…
— А если он знает русский язык?
— Все равно и так видно, что бандит первой марки.
— Сержант Жизенский, смирно! — вспылил я. — За излишнюю болтовню — наряд вне очереди. Вольно!
Жизенский удивленно посмотрел на меня, поправил свой чуб и пилотку, одернул гимнастерку, которая и без того была заправлена великолепно, и молча присел на подоконник, где сидел раньше.
Вернулся Чумаков. Он понял, что тут произошло, и укоризненно посмотрел на Жизенского.
— Поспешность, товарищ Жизенский, — продолжал я уже спокойно, — полезна… далеко не везде. И наше счастье, если этот самый Шмерке не понимает по-русски. А если понял, то, кроме него самого и его прибора для «определения светочувствительности пленок», нам ничего не видать.
— Да, плохо, друг, когда сначала скажешь, а потом подумаешь, — по-товарищески заметил Чумаков. — Этак одним словом все испортить можно.
— Теперь вам понятно, товарищ сержант, за что объявлено наказание?
— Понятно, товарищ лейтенант, — ответил он упавшим голосом.
— Тогда давайте сюда старика.
Старик в замшевых потертых трусах явился в том виде, в каком я встретил его у подъезда, даже рюкзак не был снят с плеч и трость все так же дрожала в его руке. Он со вздохом опустился на предложенный стул, потер рукой голое колено и глухим от волнения голосом произнес:
— По-моему, господин комендант, здесь произошло недоразумение, ошибка…
— В чем?
— Я… я бывший учитель естествознания, к тому же почти слепой. Теперь — садовник. Я совсем не собирался на ту сторону: мне нечего там делать.
— Зачем же вы оказались у самой линии?
— Не видел, господин комендант, не видел! Я собирал растения для гербариев и совсем неожиданно забрел
Старик говорил так искренне, что нельзя было не поверить ему.
— Что ж, покажите ваш паспорт.
— К сожалению, у меня нет с собой никаких документов, — развел руками старик. — Да их и не надо, — вдруг встрепенулся он. — Я ведь из соседней деревни, что расположена к югу отсюда. Только потрудитесь, пожалуйста, свериться. Там меня все знают. Да и в этой деревне у меня много знакомых.
Старик начал поспешно перечислять многие фамилии жителей Блюменберга и среди них назвал Карла Редера.
— Карл Редер? Здешний бургомистр?
— Да, да, да! — обрадовался старик.
— Тогда все проще простого. Идемте к нему.
Старик заметно оживился, но разговора у нас не получалось. Я нарочно отставал от него, чтобы определить, знает ли он, где живет Карл Редер, а старик, запинаясь за булыжник, трусил по дороге, приговаривая:
— О, здесь недалеко, здесь совсем близко.
Как ни был расстроен Карл Редер многими заботами дня, но, увидя нас, расхохотался молодо и звонко.
— Шпигель! Откуда ты свалился? Уж не закатился ли сослепу к англичанам?
— Вот именно, дорогой Карл, вот именно, чуть не попал к англичанам.
— Эх, старик ты, старик, сидел бы уж лучше дома, коли не можешь отличить черное от белого.
— Да я, кажется, и ушел недалеко, а попал вон куда. А тут еще какие-то два молодых человека показали мне на цветочное место, я и пошел туда… Теперь устал так, что не знаю, как и домой доберусь.
— Извините нас, дедушка Шпигель, — сказал я и, присев к столу, написал несколько слов Чумакову. — Вот, возьмите эту записку и отдайте ее на заставе любому солдату. Тот фельдфебель, что был со мной, сейчас собирается на повозке ехать в Нордхаузен, он вас и довезет.
— Спасибо, господин комендант, спасибо! — кланялся Шпигель, принимая записку и пятясь к дверям.
— Ну, а теперь мне надо связаться с полицейским управлением. Кажется, не все такие, как Шпигель, к нам попадаются…
Я рассказал Редеру о задержанном Шмерке и в заключение добавил:
— У нас нет возможности заниматься в дальнейшем деятельностью Шмерке, а она очень интересна. По-моему будет полезнее отпустить его на волю. Умелое наблюдение за ним позволит узнать много интересного. Тем более, что Шмерке, пожалуй, твердо уверен в нашей глупости и неосведомленности. Если полиция возьмет дальнейшие заботы о Шмерке на себя, то мы с удовольствием разрешим ему обмануть нас. Он же только этого и хочет. Так что все будут довольны.
— Это было бы хорошо!
— Тогда сообщите об этом в управление полиции. Пусть дадут человека к утру, чтобы можно было передать Шмерке с рук на руки.