Граница. Таежный роман. Солдаты
Шрифт:
Жигулин чистил автомат. Он, как и Рыжеев, получил письмо, но, в отличие от сослуживца, порадоваться не мог. Мать писала, что отец совсем плох, почти не встает, боли страшные… Ждет не дождется, когда сын домой приедет, повидать хочет напоследок.
Степочкин, растянувшись на траве и прикрыв глаза, напевал себе что-то под нос. Он очень надеялся задремать. Во-первых, Степочкин просто любил поспать, а во-вторых, время, затраченное на сон, пусть незаметно и не очень существенно, но все же приближало заветный дембель. Однако дремота, как назло, не приходила,
— Эй, Суютдинов, — позвал Степочкин. — Ты чего к животному привязался?
— Ты спать собрался, Степочкин? — ответил вопросом на вопрос Суютдинов. — Вот и спи. — Он потрепал волчонка за длинные уши, звереныш извернулся и щелкнул зубами, приглашая к игре. — Если в нем не воспитывать злость, из него вырастет хомяк, а не волк. А ведь ему потом придется самому себе в тайге пропитание добывать.
— А чего ему в тайге делать? — спросил Рыжеев, оторвавшись от чтения письма. — Ты, Суютдинов, его с собой в Ташкент забери. Вместо овчарки. Вон вы как сроднились. А чего? Приедете такие все из себя красивые — бравый пограничник Суютдинов и его верный пес. Будешь своей девчонке рассказывать, сколько вы с ним нарушителей задержали. Есть у тебя девчонка?
— Не твое дело, — огрызнулся Суютдинов. — Он поискал взглядом в траве, нашел подходящую палку, помахал ею у волчонка перед носом и закинул далеко в лес: — Ищи!
Волчонок завилял хвостом, посмотрел, куда упала палка, отвернулся и зевнул.
— А ну беги! — прикрикнул Суютдинов.
Волчонок, разморенный жарой, развалился рядом с ним и, положив морду на лапы, изредка стриг воздух ушами.
— Ну ты лентяй! — захохотал Суютдинов.
Степочкин приподнялся на локте.
— А чего ты такой радостный, Рыжеев? Чего-нибудь хорошее пишут?
— А что, заметно?
— Еще как.
— От кого письмо-то?
— От мамы. Пишет, что братан старший жениться собрался. Мечтаю, пишет, и на твоей свадьбе погулять.
— А ты что, жениться собираешься?
— Не-е-е. — Рыжеев потянулся. — Я еще годика три погуляю… Потом дом поставлю, рядом с отцовским. На шофера устроюсь… Заработаю на мотоцикл. Лучше бы, конечно, на «Яву», но можно и «Панонию» взять… С другой стороны, на «Яве» с «Панонией» только девчонок по асфальту возить. А как только песок попадется — все, глуши мотор. Может, лучше взять, как у всех ребят, «Урал»?.. Ладно, там видно будет…
— А мне вот жениться надо, — подал голос Суютдинов. — Отец пишет, красивая у меня будет жена.
— Не понял. — Рыжеев сложил письмо и засунул его в карман гимнастерки. — Что значит «отец пишет»? Ты-то сам что, не видел ее?
— Может, видел. А может, нет… Я отцу доверяю.
— Чудно у вас, — сделал вывод Рыжеев.
— Слушай, ты! — обиделся Суютдинов. — Я же ваши порядки не обсуждаю.
— Да ладно тебе, — примирительно сказал Рыжеев. — Чего ты завелся? Прям потомок Чингисхана. Я просто так сказал. Мне вообще, если хочешь знать, узбечки нравятся. Симпатичные… В халатиках. Хохочут все время… У
— А у нас в школе училась негритянка, — неожиданно оживился Степочкин.
— Врешь! — с завистью выдохнул Рыжеев.
— Правда, правда. Наполовину. Мамка — русская, а папка был негр. Князь какой-то африканский. Они из Москвы приехали. Ну в смысле без папки, конечно. Он на фестивале молодежи и студентов был, а потом обратно к себе в Африку уехал. А девчонка уже без него родилась. Над ними там, в Москве, смеялись очень, дразнили. Мол, черный ребенок и все такое…
— Прямо как в «Цирке», — буркнул Жигулин.
— Почему — как в цирке? — удивился Рыжеев.
— Как в фильме «Цирк», — пояснил Степочкин. — Точно-точно. А Амина эта — ее так звали — красивая, между прочим, была. И совсем не черная, просто смуглая. И тоже косички заплетала. У нее такие волосы были, как проволока, и косички эти вверх торчали, как рожки.
— А у нас девчонки тюбетейки надевают, — мечтательно произнес Суютдинов. — Красиво. Вот женюсь, и у меня дочки будут. У меня много детей будет, человек восемь. У нас в Узбекистане большие семьи.
— А мне Катька пишет каждый день, — разоткровенничался Степочкин. — Ждет меня. Мы до армии с ней ходили. Я думал, так… Все ходят, ну и мы… А сейчас решил: приду из армии — женюсь.
— Коляныч, а ты? — Рыжеев толкнул Жигулина в бок. — Чего отмалчиваешься? Ты сейчас свой автомат до дыр протрешь. Девчонка у тебя есть?
— Отстань, — веско сказал Жигулин.
— Ох, и ни хрена ж себе! — возмутился Рыжеев. — Тоже мне фу-ты ну-ты. Подумаешь! Мы про себя рассказываем, а этот…
— Да оставь ты его в покое. Он утром письмо получил из дома. У него отец при смерти, — объяснил Степочкин.
— А-а, — протянул Рыжеев. — Ну извини, я ж не знал.
К ним подошел рядовой Умаров. Увидев его, волчонок вскочил и с рычанием бросился ему под ноги.
— Брысь! — процедил Умаров. — Капитан вызывает. Пошли. Степочкин, вставай давай.
Волчонок, урча и повизгивая, пытался поймать носок умаровского сапога.
— Да отвяжись ты! — прикрикнул на него Умаров и дернул ногой. — Злой как черт.
— Не злой он, играет, — сказал Суютдинов, за шкирку оттаскивая волчонка.
— Я не про щенка, я про капитана, — мрачно пояснил Умаров.
Степочкин кряхтя поднялся, отряхнул штаны. Рыжеев тоже встал, потягиваясь и зевая.
— Тебе отдельное приглашение нужно? — спросил Умаров Жигулина.
— Дай автомат собрать.
Умаров достал папиросу, закурил.
— А чего капитану надо? — спросил Степочкин. — О, вот он сам сюда идет.
Умаров бросил папиросу на землю, раздавил сапогом. Рыжеев нахлобучил пилотку, Жигулин отложил собранный автомат.
— Почему автомат чистишь не в оружейке? — спросил Голощекин.
Солдаты вытянулись по стойке «смирно», и только волчонок, сперва вскочив, припал на брюхо, настороженно поводя носом и слегка скалясь.