Граничный Орден. Стрела или Молот
Шрифт:
Молоты задумчиво покивали.
— Так-то Орден время от времени проводит проверки по городу, особенно где нищета живет. Сирых и убогих перетряхиваем, сверяем с прежними списками, с приметами, и если кто новый появляется, узнаем, откуда пришёл, кем был. Но это больше Стрел работа. Мы так, только притаскиваем всяких непонятных. Еще раз в три месяца обходим доходные дома, где комнаты в наём сдаются. На каждого жильца должна быть запись, откуда он, кто таков, по какой надобности приехал. Подорожные должны быть. Если у хозяина доходного дома таких записей нет, с него большой штраф берем. За вторую такую ошибку могут и вовсе запретить комнаты сдавать.
— И часто кого находите? — поинтересовался
— Бывает, но редко. Это ж больше для людей! Чтоб не забывали, чтоб следили и блюли. Опять же городу польза, вон караульщикам и сыскарям так уж точно. Всю грязную работу Орден выполняет.
— Как бы ты прятался? — спросил Адриан у Метальника, раз он больше понимает в делах такого рода.
— Подорожную подделать можно, — протянул Молот, — а если и нет, так поступить иначе. Можно вызнать имена лавочников или мастеровых в одном конце города, а потом помелькать на другом. Если вдруг кто спросит, кто таков, назваться подмастерьем кого-то оттуда. Если хорошо примелькаться, можно и работенку какую-никакую сыскать. Не все спрашивают, что за человек и откуда, если его другие знают. К примеру, помочь товары перетаскивать у купцов. И чем больше людей тебя запомнят, тем проще будет. Придём мы, спросим, кто таков, скажут, да это Вьюшка Хромой, он уж тут давно, вон и степенство его знает. А тут как повезёт. Если нарвётся на такого, как Марчук, так всё равно не отбрешется, а если на кого поленивее, так и вывернется.
— Ненадёжно, — покачал головой Адриан. — Слишком много совпасть должно. Проще если душой вселишься, — горький укол в сердце он запил еще одной чаркой. — Там и имя у тебя есть, и прозвание, и семья хоть какая-то. Если держать себя как должно, так и укрыться можно. Особенно если на рожон не лезть и не пытаться что-то напридумывать.
Сморкало вдруг замахал руками, показывая, что что-то вспомнил, только говорить не мог, никак кусок мяса не прожевывался. Собутыльники терпеливо дождались, пока он сладит с мясом, запьёт его и наконец сможет что-то сказать.
— Мне Жданко рассказывал! Ага, было такое! Лет пять назад было, как раз тут, в Старополье!
Адриан невольно позавидовал сокружнику. Ему старший, видимо, всё время рассказывает всякие случаи из своего опыта, а вот Марчук молчит. Как у такого хоть чему-то выучиться? Разве он не должен наставлять его?
— Какая-то баба пришла и нажаловалась на соседа своего. Мол, всегда жил тихо, спокойно, часто ездил строить железные дороги. Там работа тяжёлая, зато платят хорошо и кормят задаром. А тут взял и бросил ездить, жену выгнал и начал хлеб выпекать. Уж не вселился ли в него кто? Ну, Орден взялся проверять, но там всё быстро разъяснилось. И с женой он давно уже был не в ладах, вроде бы даже поколачивала она его, потому он и сбегал от нее подальше. А тут ногу ему зашибло, тяжко стало железки таскать, ну он и перестал ездить, жена его пилила-пилила, тогда он ее выгнал. А жить-то надо на что-то, вот и начал он стряпать.
— Ну и чего? — пожал плечами Метальник.
— Ты погоди! Через месяц другая баба на него нажаловалась. Мол, и хлеб у него не такой, как у других, и печёт он чудно, откуда бы такому взяться у бывшего путейца? Ну, снова пошли проверять. Он и отвечает, мол, муку беру дорогую, сам просеиваю в трех решетах, сначала с широкой ячеей, потом поменьше, а в конце с самой мелкой, потому его хлеба белые и мягкие выходят. Мол, сам догадался. Снова его оставили. Но Орден всё ж запомнил, что мужик с чудинкой. А на третий раз вышло так, что черёд выпал на Марчука.
Карницкий аж забыл, что они сюда вообще-то пришли отмечать его, Адриана, первое дело. Первого убитого иномирца.
— И так его допрашивал, и сяк, и всё-то он
— Как? Откуда? — разом удивились слушатели.
— Забылся мужик, привык к Марчуку и проболтался. Всяких чудных словес наговорил, коих неграмотный путеец и слыхивать не должон, а может, и благородные таких не знают. Взяли его в темную, поспрашивали как следует и узнали, что живёт в нем чужая душа, да только и старая никуда не делась. Как-то поместились в нём обе. Вот чужая душа и начала нашёптывать мужику, что, мол, дурно он живёт, тяжко. Она и подсказала, что надо бабу гнать, и с железных дорог уходить. И вообще ногу он зашиб, когда та душа впервые с ним заговорила, с испугу он ту железку выронил. Потом та душа заставила его печь. Поначалу дурно выходило, всё курям да свиньям выкидывал, а потом и хорошо выходить стало. Спрашивали, чего ж он сразу в Орден не сказал, а он говорит, мол, напужался, да и помирать не хотелось. Как душу из тела выковырять? Да еще и нужную, а не старую.
— Да-а, — протянул Метальник. — А сидел бы тихо, так и ещё бы пожил.
Второй Молот, который набрался уже преизрядно, крикнул:
— Чегой-то мы скучно сидим! Девок бы сюда.
— Не надо… — слабо возразил Адриан.
Но уже поздно. Расплатившись с кабатчиком, могучие Молоты схватили Карницкого под руки и поволокли на улицу, где уже начало смеркаться. Вскоре нашли девок, что как раз вышли на свой нехитрый промысел. Метальник кликнул нескольких помоложе и посвежее, и раз уж нынче гуляли в честь Адриана, так ему дали первому выбирать.
Была там одна, остроносенькая, худенькая, от одного взгляда на которую Карницкому захотелось вернуться в кабак и пить до полного забытья. Но он теперь иной человек! Это благородию могут нравиться всякие худосочные, словно чахоточные, а простому парню по нраву девки покрепче. Вон как та, грудастая. Здоровьем так и пышет, румянец на всю щеку, плечи коромыслом — широки и покаты.
С ней Карницкий и пошёл в комнатку, которую та снимала на пару с подругой. Утлая, тёмная, с плохо просушенным соломенным тюфяком, эта каморка ничуть не походила на спальню в доме графа Порываева. И это было хорошо.
Дело о посохе и пепле. Часть 1
Все три дня Карницкий гулял. Вернее сказать, днем отсыпался, приходил в чувство, а вечером снова в загул. К прежним собутыльникам присоединялись и другие орденцы, с кем Адриан прежде не разговаривал: Молоты, чернильники, кое-кто из обслуги. И все они радостно приветствовали перемены в юноше, мол, перестал зазнаваться, понял, как надо с людьми общаться, и убрал этот надменный аристократический хвост.