Гранит
Шрифт:
— Думаю, Люба сама ее привезет. Впрочем, лучше тебе поехать, чтобы не волноваться. — Оксана, казалось, произнесла это спокойно, но в глазах ее мелькнули тревожные огоньки.
Маленький домик Любы находился на окраине города, на тихой и малолюдной улице. Нашли быстро. Шофер, оказывается, не раз бывал здесь. Небольшой двор огорожен низким забором с калиткой. Во дворе несколько абрикосовых деревьев и наполовину высохшая яблоня.
«Свой двор Люба называла садом», — вспомнил Сергей Сергеевич.
Мать Любы, черноглазая,
— Заходите! Заходите, пожалуйста!
— Простите, что потревожил вас.
— Да что вы, что вы...
В комнате, куда они вошли, было уютно и спокойно. В уголке мягко светилась шкала приемника. Передавали симфонию. Начала ее Сергей Сергеевич не слышал и потому не сразу понял, чья это музыка.
— Люба сейчас придет, — сказала женщина и скрылась за дверью.
Музыка заполняла комнату, еще острее напоминая о смерти матери. Торжественная мелодия будоражила и волновала.
Тихо открылась дверь, и в комнату вошла Люба с Иринкой.
Приезд отца вызвал у дочери на какое-то мгновение досаду: ей так хотелось побыть еще с Любой.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич! — поздоровалась Люба. — А мы ходили к автомату позвонить вам, чтобы вы не беспокоились... Чайковский!.. Вы слушаете?
— Да, кажется...
Любина мать принесла глиняную миску с мочеными яблоками, пригласила к столу:
— Откушайте, пожалуйста...
Люба подошла к приемнику, щелкнула выключателем, резко оборвав раздавшиеся в зале аплодисменты. Григоренко был благодарен ей за это.
Он взглянул на Любу. Она показалась ему миловиднее, чем всегда: короткая прядь волос, мягко спадая на лоб, подчеркивала нежный овал лица.
— Ну, что же вы, съешьте яблочко... — стала упрашивать мать Любы.
Сергей Сергеевич, чтобы не обидеть хозяйку, через силу съел одно яблоко.
— Папа, — прощебетала Иринка, — а можно мне пожить с тетей Любой? Здесь, не дома...
В комнате наступила тишина. Григоренко сидел неподвижно, потом тряхнул головой, словно желая сбросить тяжкий груз, навалившийся на него.
— Ты не хочешь домой?
Девочка потупилась.
— Пускай Иринка у нас переночует. Завтра воскресенье, в школу ей не нужно идти. — Люба сочувственно посмотрела на Григоренко. — Вам тяжело, Сергей Сергеевич. Но надо крепиться!..
Григоренко молчал.
— Ты разрешаешь, папа, да?
— Хорошо, доченька, но только до утра, — с болью произнес Сергей Сергеевич.
Комашко толково, со знанием дела доложил о мерах, принятых для выпуска полированных плит. Григоренко слушал и думал: «Такой доклад и в министерстве прозвучит». Затем, как бы между прочим, главный инженер сказал:
— Сергей Сергеевич, в ваше отсутствие я принял свою мать к нам на работу. Временно, — торопливо
— Юлию Варфоломеевну?! Вместо кого?
— На место счетовода, которая в декретном отпуску. А у матери не хватает нескольких месяцев до пенсии. Она уже три года не работает.
— Та-ак... — протянул Григоренко. — После всего, что она...
— Я понимаю, Сергей Сергеевич! Но мама осознала... Если бы вы знали, как она мучилась все это время. На временную должность никто к нам не идет. Пусть она эти месяцы поработает.
— Ну, смотри, Арнольд Иванович, головой за нее ответишь в случае чего... Склоку заведет или еще что... с треском выгоню! Не посмотрю, что мать главного инженера.
«Не отменять же приказ», — с досадой подумал Сергей Сергеевич.
Когда главный инженер вышел, Григоренко позвонил секретарю:
— Принесите, пожалуйста, трудовую книжку Комашко Юлии Варфоломеевны.
Через несколько минут секретарь неслышно появилась в кабинете. Странно как-то она ходит. Незаметно. Тихо. И голоса ее почти не слышно. Больше отмалчивается. Не то что Люба. С нею всегда было приятно поговорить.
Григоренко стал внимательно просматривать странички трудовой книжки Юлии Варфоломеевны. Собственно, двух книжек, подшитых вместе. Трудовая книжка — это трудовая жизнь человека. Правда, в ней записываются одни лишь благодарности, взыскания туда не заносят. Но странички этой книжки многое могут рассказать о своем хозяине.
«Почему же она не работала последние три года? Ага, ясно... — улыбнулся Григоренко, прочтя последнюю запись. — Никто не брал. С торговой базы уволили...»
Он возвратил трудовую книжку секретарю.
«Значит, Комашко воспользовался моим отсутствием, — подытожил Григоренко. — Ну что ж, посмотрим. Может, действительно станет человек на верный путь. Вдруг наука на пользу пошла...»
Глава шестая
За окном завывает ветер. Гонит поземку, громыхает жестью крыш, с тонким посвистом проносится в ветвях. Сквозь щели в окнах струится холод. Но в комнате тепло. До батарей не дотронуться.
Сабит в столовую не пошел. Поставил на электроплитку чайник, нарезал колбасу, достал масло, сахар.
Сабит в комнате один. Никто ему не мешает сегодня заниматься своими делами. Македон Тришкин, новый жилец, у своих товарищей. Хорошая, дружеская сплоченность у демобилизованных воинов. Иван Середа ушел в клуб рисовать. В последнее время за ним часто заходит дочка Файбисовича. Но в комнату не заглядывает, ждет его, как правило, возле общежития. Иван не заставляет девушку долго ждать. Мечется, как угорелый, по комнате, торопливо одевается, хватает краски, кисти и, бросив от двери: «Иду в клуб, рисовать», пулей вылетает на улицу.