Грант вызывает Москву.
Шрифт:
Ковалев вышел из подъезда, завернул за угол. Здесь в тихом переулке на скамеечке сидели Демьянов и Федорчук.
— Уже четырнадцать, — тихо сказал им Ковалев, не останавливаясь.
Федорчук встал и пошел к цели. Выглядел он весьма респектабельно: черное пальто с барашковым воротником, шляпа, в руках пузатый портфель. Минуту спустя за ним двинулся Демьянов. Чуть позади — Ковалев. Теперь его задача — в случае чего броситься на помощь товарищам и прикрывать их отход. Если потребуется огнем — под пальто у него был подвешен тяжелый маузер.
С независимым, уверенным видом
— Хальт! — негромко крикнул часовой.
— Что хальт, почему хальт? — бормотал пьяный и, остановившись в двух шагах от часового, повернулся к нему спиной и занялся вполне естественным делом.
— Ду, руссише швайн, — выругался часовой и сделал шаг к пьяному, замахнувшись прикладом автомата.
Стремительно повернувшись, Демьянов всадил нож в грудь часового и навалился на него всем телом. Тотчас Федорчук вышел из–за мусорного ящика и направился к закрытым ставнями окнам квартиры Савченко. Туда же подбежал и Демьянов. Он взял у Федорчука похожую на кирпич мину. Федорчук двумя своими мощными руками взялся за низ ставен и изо всей силы рванул их на себя. Замыкающий болт выдержал, но завесы с треском вырвались из стены и ставни отлетели в сторону. Демьянов широко размахнулся и бросил сквозь окно мину.
Грохот взрыва настиг их, когда они уже выбегали на улицу. От удара взрывной волны они не удержались на ногах. Улица были пустынна. Только Ковалев стоял у ворот. Все они спокойным, неторопливым шагом направились к перекрестку, а там в разные стороны и бегом…
В этот же вечер перестал существовать и метранпаж типографии Кулешов. Он шел домой и когда свернул в свой переулок, то нос к носу столкнулся с каким–то прохожим — в последнюю секунду своей жизни предатель увидел перед собой Григоренко…
От взрыва мины не погибли только два человека: совершенно не пострадал прибывший на совещание из Львова представитель украинского центра Кривенко, и до утра прожил доставленный в госпиталь «отец» Савелий, которому оторвало обе ноги.
Релинк прибыл на место происшествия через час после взрыва. Никаких сомнений, что здесь совершена новая крупная диверсия у него не было. Не сомневался в этом и начальник полиции СД Цах. Это ясно было всем, кто видел мертвого часового и развороченную квартиру Савченко.
Посоветовавшись с Цахом, Релинк громко обратился к окружавшим его людям:
— Все ясно, убегая из города, красные оставили здесь мину замедленного действия.
— Безусловно, — подтвердил Цах.
Внушив присутствующим эту версию, они сразу уехали.
На другой день утром к Релинку был доставлен уцелевший представитель украинского центра Кривенко. Вид у него был страшный: его лицо было все в синяках и беспрерывно подергивалось, нижняя челюсть отвисла, франтоватый костюм забрызган грязью.
— Что это за тайная вечеря
— Мы… вырабатывали… мероприятия… лучшей помощи… оккупационным властям… — запинаясь, еле слышно отвечал Кривенко.
— Почему я ничего не знал о вашем приезде?
— Вас… должен был… информировать… Савченко.
— Кустари! Идиоты! — крикнул Релинк и, сжав зубы, выдавил: — Как это произошло?
— Мы… сидели… за столом… Савченко докладывал обстановку… затрещали ставни… разбили окно… Я вижу, летит кирпич… Успел свалиться под стол. Больше ничего… не помню…
— Почему Савченко не организовал охрану?
— Я как раз… тревожился. А Савченко сказал… во дворе часовой.
— Идиоты! — тихо, не разжимая губ, произнес Релинк.
Кривенко с трудом встал, но ноги его подкосились, и он рухнул на пол…
СД предприняла все, чтобы город не узнал об этом событии. Но спустя два дня подпольщики выпустили листовку, в которой сообщалось об уничтожении по приговору подпольного центра шайки предателей.
Ночью Релинк и Цах поехали в тюрьму. В кармане у Релинка был список из двадцати фамилий. Эти люди были ими приговорены к расстрелу. Выбор произвели очень просто: из каждой камеры по одному человеку. У Релинка было такое ощущение, что, если он не сделает этого, он просто не сможет ни работать, ни спокойно спать. От предвкушения мести он испытывал почти радостное возбуждение. Да, он будет наблюдать расстрел каждого из этих двадцати и сам воспользуется пистолетом…
Вот краткая запись, сделанная Релинком в дневнике после возвращения из тюрьмы:
«Какое наслаждение видеть падающего врага! Нет, нет, они смертны, как все! Смертны! И убедиться в этом еще раз очень приятно и полезно…»
Глава 26
В солнечное зимнее утро, в такое солнечное, что невольно думалось о весне, Шрагин шел на завод в приподнятом, радостном настроении. Ночью Кирилл Мочалин передал в Москву его очередную шифровку о боевых делах группы и подполья. Сообщил о ликвидации главарей националистической банды, передал новые и важные разведывательные данные. Шрагин думал о том, что вот сейчас его шифровку читают в Москве. Представить себе какого–нибудь конкретного человека из той прежней своей жизни он не мог. «Москва читает», думалось ему. Москва знает, что он и его люди ведут борьбу и уже имеют первые успехи
«А ты разве забыл?..» — вдруг спросил его незнакомый злой голос. Шрагин даже замедлил шаг: «Нет, нет, я не забыл! Но мне хочется сегодня смотреть вперед. Только вперед!»
И он энергично зашагал дальше.
Недалеко от завода увидел впереди двух мальчишек. Прячась, один — за афишную тумбу, другой — за столб, они обстреливали друг друга снежками. «Вот кому наплевать на все», — подумал он и невольно улыбнулся, увидев, как мальчишка, высунувшийся из–за тумбы, схлопотал себе снежок прямо в лоб. С воинственным криком он ринулся на противника врукопашную. Они сцепились, упали и покатились по снегу. Шрагин смотрел на них и смеялся. Ребята вскочили, отбежали к воротам и оттуда настороженно и враждебно смотрели на него.