Грант вызывает Москву.

Ардаматский Василий Иванович

У входа в заводоуправление стояли майор Капп и какой–то незнакомый мужчина в штатском.

— Доброе утро, господин Шрагин. — Капп приложил руку к козырьку фуражки и посторонился, давая Шрагину пройти в здание.

Шрагин вошел в темный тамбур перед следующей дверью. И как только внешняя дверь захлопнулась, из темноты на него бросились несколько человек. Его выпихнули на улицу, где уже стояла тюремная машина. Кто–то ударил его по ногам, он стал падать, но его подхватили, втащили в машину, и она бешено сорвалась с места.

Глава 52

Шрагин

с первого же момента понимал, что схватили его не случайно. Весь вопрос в том, что они о нем знают. Во всяком случае, от него они ничего, кроме известной им фамилии, не узнают, чего бы это ни стоило. Это было для него настолько ясно и непреложно, что думать об этом не было никакого смысла. Главная тревога была в другом: один ли он взят? Если арестованы все — ясно, что это результат вольного или невольного предательства Григоренко. Если же других не тронули, еще сегодня вступит в действие специальная схема, по которой на его место становится Демьянов, и работа группы будет продолжаться, а ради этого можно пожертвовать и жизнью. Но если Григоренко вынудили назвать все имена и группа уже в руках гестапо, как он тогда должен вести себя? Вот это следовало обдумать…

Может случиться, что палачи сломили уже не одного Григоренко, тогда очные ставки с ними убедят СД, что он руководитель группы, и после этого его молчание особого значения для следствия иметь не будет. А что в этом случае молчание может дать ему самому? Это тоже следовало обдумать…

Вот очень важное: узнав, что от группы через фронт пошел Харченко, гестаповцы могут устроить ему ловушку, когда он будет возвращаться с радистом и снаряжением. Для этого СД нужно будет только заставить одного из сломленных действовать по их указанию.

В это время Григоренко снова привели в кабинет Релинка, и он сразу почувствовал, что отношение к нему изменилось. Уже по пути из одиночки, когда он замешкался перед лестницей, сопровождавший его Бульдог двинул его кулаком в спину. А Релинк сейчас смотрел на него с такой страшной улыбкой, что он невольно отвел глаза.

— Ну, господин Григоренко, не припомнили ли вы о себе еще что–нибудь интересное для нас? — спросил Релинк.

— Я сказал все, — ответил Григоренко.

— Тогда в попытке обмануть нас я должен обвинить некоего Гранта, — повысив голос, сказал Релинк. Это был его первый пробный шаг для выяснения вопроса о таинственном авторе радиограмм.

Григоренко знал о кодированном названии группы и в первое мгновение не сумел скрыть, как он поражен. Релинку этого безмолвного признания было вполне достаточно, по крайней мере на первое время.

— Ну что, Григоренко? — продолжал Релинк. — Позвать сюда Гранта и будем обвинять его во лжи? Боюсь только, что вам от этого не поздоровится. Грант — человек серьезный.

— Я не разобрал, о ком вы говорите? — наивно начал отступление Григоренко.

— Ах, не разобрали? Грант! Грант! Разобрали? — Релинк показал Бульдогу на Григоренко и сказал: — У него что–то плохо со слухом, посмотри.

Бульдог быстро

подошел к Григоренко и с ходу ударил его кулаком в лицо. Григоренко отлетел в угол комнаты и упал, опрокидывая стулья. Второй гестаповец поднял его и усадил на стул посреди комнаты.

Григоренко осмотрелся по сторонам и остановил отупело–испуганный взгляд на Бульдоге, который уже, как прежде, сидел в кресле у стены.

— Сюда, сюда смотри, красная сволочь! — крикнул Релинк по–немецки.

Григоренко послушно повернул лицо к нему.

— Э, ты, я вижу, понимаешь по–немецки. Приятная новость.

Григоренко действительно последнее время уже неплохо понимал по–немецки и сам пытался разговаривать.

С этой минуты Релинк допрашивал его по–немецки. И хотя он часто вынужден был прибегать к помощи переводчика, чтобы уточнить сказанное арестованным, все же так ему работать было удобнее: полный перевод допроса очень замедлял его темп.

— Так что же вы скажете нам, Григоренко, по поводу Гранта? — спокойно спросил Релинк.

— Не знаю я никакого Гранта, — мотнул головой Григоренко. Он решил, что гестаповцы знают откуда–то только это кодированное название их группы, и думают, что это чье–то имя, и ловят его теперь на этот голый крючок.

— Ах, не знаете! — Релинк сделал знак Бульдогу, и тот, на раз не спеша, пошел к Григоренко.

— Погодите! — закричал Григоренко. Релинк жестом остановил Бульдога.

— Хорошо, подождем немного. А пока чисто теоретический вопрос: может так быть, что Грант знает вас, а вы его не знаете?

— Конечно, может, — поспешил ответить Григоренко. — Мало ли кто может меня знать!

— Вы такой популярный в этом городе человек?

— Я никакого Гранта не знаю.

По знаку Релинка стоявший позади Григоренко гестаповец быстрым выверенным движением скрутил ему руки за спину и привязал их там к спинке стула. Затем он прикрутил веревкой к ножкам стула и его ноги. Этот прием допроса Релинк называл «танец со стулом».

Перед Григоренко появился гестаповец с резиновым четырехгранным бруском в руках. Он методически и торопливо расстегнул все пуговицы своего кителя.

— Для начала медленный блюз без головы, — негромко распорядился Релинк.

Первый удар — по груди. Затем, сделав шаг с поворотом, гестаповец бил чуть ниже плеча, еще шаг с поворотом — и удар по шее. После третьего удара Григоренко обвис и начал падать вперед, но гестаповец удержал его за спинку стула. Еще шаг с поворотом — еще удар. Новый взмах бруска…

Григоренко закричал.

— Пусть дама немного отдохнет! Танец нелегкий, — сказал Релинк и, выйдя из–за стола, стал вплотную перед Григоренко.

— Не надо кричать и не надо обижаться. Ты же не знаешь, что это самый новый метод лечения туберкулеза.

Гестаповцы захохотали.

Взяв себе стул, Релинк сел лицом к лицу с Григоренко и спросил сочувственно:

— Больно? Ничего не поделаешь, не всякое лечение приятно. А теперь отвечай коротко и точно на мои вопросы. В каком году родился?