ГРАС. Цикл
Шрифт:
В Сеславине уже смирились было с мыслью, что Коля теперь — почти что свой. Плохонькое, как говорится, но свое. И очень удивились, когда буквально через несколько дней, вместо того, чтобы воспользоваться, наконец, плодами победы над закосневшими в предрассудках аборигенами и с присущим ему упорством пропилить-таки упрямую вдову, Коля вовсе перестал наведываться в Сеславино и с тех пор носа туда не казал. Для всех местных жителей это было и оставалось до сих пор неразрешимой загадкой — чем, интересно, Ольга Семенова могла отпугнуть зануду Мордовченко, которому, по общему сложившемуся мнению, легче уступить, чем объяснить, почему тебе не хочется этого делать.
А вышло все так. Коля уже торжествовал победу. Приехав в очередной раз в Сеславино на попутном молоковозе — сеславинские, смирившись
Ольга Нестеровна пустила его на сей раз в дом. Коля торжествовал. Курочка — она, как известно, по зернышку клюет. Вчера на порог, сегодня в дом, не завтра, так послезавтра и до спальни дело дойдет. И тем отраднее была эта маленькая победа, что не далее как вчера он рискнул пойти ва-банк и, чувствуя за собой право победителя, предложить, как он выразился, «новый формат» их будущей совместной жизни. Коля переедет в Сеславино. Поможет подправить дом. Казенную квартиру в Подлесном вернет администрации и станет получать положенные ему квартирные. Сумма, конечно, небольшая, но ведь не помешает, верно? Единственное, чем придется поступиться Ольге Нестеровне — это сыном. Потому что Коля просто физически не может себя представить под одной крышей с этим придурком. Он, кажется, именно так и сказал — придурком. А что, разве это не так? Он, конечно, мог принять в расчет материнские чувства и тому подобную патетику. Но разве сама Ольга Нестеровна не страдала от того, что ребенок у нее, ну, скажем так, не совсем нормальный. А для не совсем нормальных детей существуют специализированные заведения. Где их и учат, и лечат — тех, кто поддаются лечению и обучению. И мальчику самому там будет лучше. Там будет профессиональная помощь. А Ольга Нестеровна снимет с себя тяжкий груз. И к тому же — она ведь еще молодая женщина. У нее могут быть другие дети, нормальные. К чему ставить на собственной жизни крест, если один раз не повезло? Правильно, совершенно это ни к чему. И он, Коля, может ей в строительстве этой новой жизни, светлой и прекрасной, помочь.
Ольга Колю выслушала. От первого до последнего слова. А потом очень его попросила больше к ней не приходить. Потому что он такой ей совсем не нужен. Она сама знает, как устроить собственную жизнь. Ей, собственно, та жизнь, которой она сейчас живет, очень даже нравится. И ни в Колиных советах, ни в Колином участии, ни даже в Колином присутствии она совершенно не нуждается. Это если перевести на интеллигентный русский язык общий смысл того, что сказала ему Ольга. А вот на следующий день она пригласила зайти в дом и поставила чай.
За чаем она, конечно, повторила вчерашнюю просьбу: оставить их с Андреем в покое. И больше в Сеславине не появляться. И намекнула на некие неясного характера опасности, которые подстерегают Колю в том случае, если он к этому ее совету не прислушается — то есть, собственно, даже не намекнула, а так прямо и сказала, что опасность есть, и опасность смертельная. Какого рода эта опасность, она, правда, разъяснять не стала. Но очень старалась, чтобы Коля ей поверил. Только что за руки не хватала. Из чего Коля сделал вывод, что в душе у нее идет напряженная борьба между привычкой — к одинокой размеренной жизни, к сыну-идиоту, к не совсем приятным взглядам односельчан и к постоянной самообороне — и между тягой к новому, то есть к нему, к Коле. И эта борьба выливается в такие вот фантазии. Коля давно предполагал, что и антипатии местного населения к нему, к Коле, тоже не на пустом месте возникли. Что и это тоже для гражданки Семеновой был доступный ей способ самообороны от новой жизни. И что побили Колю тоже если не с ее ведома, то по ее наводке. Но Коля настолько увлекся, что готов был простить ей даже это — тем более что сам этот эпизод послужил в конечном счете его же, Колиному, возвышению.
Так что когда допили чай и Ольга выпроводила Колю восвояси, еще раз настоятельно попросив его прислушаться к ее словам и не подвергать себя неведомой опасности, Коля кивнул,
На дороге было темно. Луна маячила где-то над самым горизонтом, но ее заслоняли облака, и Коля шел практически в полной мгле. Впрочем, ему не впервой. Дорогу он знал как свои пять пальцев — до последней выбоины. Так что бояться было нечего. Бояться нечего, еще раз подумал про себя Коля и вдруг почувствовал, как по спине у него пробежал неприятный холодок. С чего бы это, удивился Коля. Темноты он не боялся никогда, даже в самом далеком детстве. Потому что не верил в то, что в темноте мир другой, чем при белом свете. А в бабу-ягу он перестал верить года в три. Папа у него тоже был математик и сторонник рациональной картины мира. И приложил максимум усилий, чтобы объяснить маленькому Коле, что все чудеса — и страшные, и не очень — люди придумали для того, чтоб оправдать собственные страхи и собственную глупость. А бояться в мире нечего — если не считать самих людей, конечно.
Но теперь-то холодок был вполне ощутим. Такой же, как тогда, когда Коле навстречу вышли из придорожных посадок трое местных молодых людей и Коля понял, что его сейчас будут бить. Боли он боялся всегда, и тогда ему, конечно же, было страшно. Но сейчас он никого не видел и не слышал. Да и вряд ли местные еще раз решатся на что-либо подобное. Он их проучил. Как они того и заслуживали.
— Эй, придурки, — на всякий случай крикнул Коля, обращаясь к темным деревьям справа от дороги. — Еще раз увижу, что вы за мной ходите, всех к чертовой матери пересажаю.
В ответ никаких внятных звуков Коля не услышал. Ни треска веток под удаляющимися шагами, ничего. Да, скорее всего ничего и не было. Так, атавизм. Наследие дикой природы. Мы все произошли от обезьян, и наше тело, вне зависимости от волевого и рационального контроля, унаследовало обезьяньи страхи. Все приматы боятся змей и пауков. Почему змей — еще можно объяснить. Почему пауков — совершенно непонятно. Из известных Коле пауков могли ощутимо укусить только тарантул, да еще крупный крестовик. Но Коля неоднократно ловил себя на том, что брать в руки паука, любого паука, ему неприятно до крайности. На уровне физического отвращения. В то время как жуки и бабочки в нем никаких подобных чувств не вызывают. А тем более раки. Эти вызывают совершенно иного рода чувства — гастрономические. Но пауки — брр. Ничего не поделаешь. Генетическая память. То же и с темнотой. Знаю же, что ничего здесь этакого нет. А тело — боится.
Позади хрустнула ветка. Коля обернулся. И вдруг на фоне полной, непроглядной ночной темноты увидел самого себя. Мертвым. Он был трезв, он не спал, и в то же самое время как будто грезил наяву или видел сон. Тьма перед его глазами рассеялась, и он увидел берег реки, и камыши, и себя, одетого в джинсы и майку, с синим лицом утопленника, с неподвижными руками и ногами, прибитого к берегу течением.
Так, этого только не хватало, подумал Коля. Рехнуться, не дожив до сорока. И, главное, с чего? Никаких предпосылок, никаких симптомов начинающегося психического заболевания.
Тьма опять сгустилась. Картинка пропала. Коля встряхнулся, как собака, пытаясь окончательно избавиться от наваждения. Привидится же такое. Нет, к психиатру все-таки надо будет съездить. Причем не в Маркс, а в Саратов. К приличному специалисту. Показаться, все объяснить и расспросить, как с этим бороться. Любую болезнь надо пресекать в корне — это Коля усвоил с самого детства. Если заныл зуб, нужно срочно бежать к зубному, а не ждать, пока разнесет всю челюсть. Так и здесь — есть симптом, нужно искать, откуда он взялся, и давить в корне. Чтобы не было потом больших проблем.