Граждане
Шрифт:
— Для чего ты меня вызвал, Кароль? — спросил он уже спокойно.
Русин улыбнулся, открыв крепкие желтоватые зубы.
— Вот для чего, — он указал пальцем на лежавшие перед ним чертежи и сразу оживился, у него даже нос немного покраснел.
Кузьнар и не шевельнулся. Сидел молча и смотрел на Русина исподлобья. Он умел в иные минуты прикинуться человеком-дубиной, которого ничем не проймешь. «Теперь говори ты», — язвительно обращался он мысленно к Русину.
— Мы хотим поручить тебе один важный участок строительства, — начал Русин тоном серьезным и внушительным. —
Он торопливо развернул на столе большой шуршащий чертеж, разгладил его руками, и Кузьнар впервые увидел поселок Новая Прага III.
Русин с живостью стал объяснять ему все. Быстро водя пальцем по плану, а другой рукой возбужденно ероша волосы, он рассказывал, что уже сделано, что нужно сделать до января, и то и дело повторял, что этого мало, очень мало, что это просто ничто по сравнению с грандиозностью замысла.
— Тут годы нужны, Михал, — говорил он захлебываясь. — Вот смотри, весь юго-восточный сектор еще не тронут. Стройку надо расширять на юго-восток, а вот здесь она должна врезаться клином. Знаешь, что это за район? Сейчас там еще сплошь поля. Да, чистое поле, пустыри, придется оттуда вытеснять коров и коз… И для этой-то большой стройки у нас не хватает людей!
Кузьнар сидел неподвижно вполоборота к Русину и, поглядывая на его летавший по бумаге палец, пытался скрыть удивление, какое вызывал в нем этот внезапно преобразившийся человек. Он терпеливо слушал подробный рассказ о состоянии работ и даже делал вид, что очень заинтересован красочной картиной будущего, нарисованной в нижнем углу плана: дома в «сыром» виде, дома готовые, но еще пустые, дома уже заселенные.
— А вот здесь новые котлованы, — торжественно сказал Русин.
— Ага, — поддакивал Кузьнар.
— Но будущее стройки вот где, — Русин положил пальцы на обширный белый участок, чуть тронутый голубоватым кружевным узором, контурами будущих кварталов. — Это еще только мысль, идея, видишь? — говорил он тихо, пододвигая план Кузьнару.
Кузьнар кивнул головой; да, человеческая мысль именно так должна выглядеть на плане.
Русин наконец умолк и некоторое время сидел, сгорбившись, потом выпрямился и заглянул Кузьнару в лицо.
— Значит, ты берешь на себя это дело, — промолвил он уже спокойнее. — Я поеду туда с тобой, потолкуем с людьми. — Он не сводил глаз с Кузьнара. — Выбери день.
Кузьнар повернулся к нему и стал доставать папиросу из лежавшей на столе пачки.
— Мысль хорошая, — он кивнул головой, — отличная мысль, Кароль. Можно будет поговорить об этом… — Он опасливо поднял брови. — Ну, скажем, этак через полгода.
— … Попросите его позвонить через час, — сказал Русин, отвечая на телефонный звонок. — Я занят.
Он положил трубку на аппарат и целую минуту не снимал с нее руки.
— Шутишь, — сказал он сурово.
Кузьнар и бровью не повел.
— Нет, это ты шутишь, Кароль.
— Я говорю совершенно серьезно: берись за эту работу.
— Шутишь, брат, шутишь. Тебе, может, кажется, что я — вольная птица? Как же, сижу себе на скамейке в Аллеях и кормлю воробьев! Хе-хе!
— Это мы уже уладили, — сказал Русин.
— Что уладили? Что уладили? — кипятился Кузьнар. — Что тут можно уладить, человече…
— А то, что тебя с транспорта отпустят.
Кузьнар оторопел. Он нерешительно поднял глаза и пытливо заглянул в широкое лицо Русина.
— Как же так?.. — пробормотал он.
— Все согласовано с товарищами из ЦК, — спокойно пояснил Русин.
У Кузьнара на верхней губе выступили капельки пота.
«Не отвертеться, значит!» — подумал он с ужасом и весь съежился, втянул голову в плечи.
— Помилуй! — сказал он глухо. — Да я же ничего в этом не смыслю. Ровно ничего! Ты им скажи, Кароль: Кузьнар не годится, это не его ума дело. Я забыл даже, на что похож угольник, а ты хочешь, чтобы я целый город выстроил! Так и скажи им, ладно?
Русин покачал головой:
— Нет, и не подумаю.
— Скажи, Кароль, скажи!
— Я тебе говорю: принимайся за эту работу, справишься.
— Вы бы лучше в генералы меня произвели — такой же из меня генерал, как строитель.
— Ты людей знаешь, вот что важно. И партия тебе поможет, Кузьнар. Вначале будет трудно, потом научишься.
— А если не научусь? — крикнул Кузьнар. — Тогда как? Кто я такой? Был когда-то подносчиком на постройках. А потом научился только класть кирпичи… Какой я строитель? Если я вам вместо домов нужники выстрою, тогда кто виноват будет? Я, не так ли?
— Ничего. Там есть специалисты, — настаивал Русин, нервно приглаживая свой хохолок. — Есть инспектора, строительное управление, инженеры, понимаешь? Ты будешь организатором и руководителем.
Снова затрещал телефон, но Русин не снял трубку.
— Чего вы от меня хотите? — сказал Кузьнар устало. — Оставили бы меня в покое, право… Я свое дело делаю, зачем же мне лезть в беду?
Русин перегнулся через стол и заглянул в лицо Кузьнару. У него снова покраснел нос.
— Да ты член партии или нет? — сказал он вполголоса.
Кузьнар молчал. Он вдруг почувствовал всю тяжесть своих пятидесяти лет, свои искалеченные суставы, натруженные кости. Может, Русин думает, что он еще тот Михал Кузьнар, которого он знал в предвоенные годы? Да, многое с тех пор переменилось. Пролетариат у власти… Строит социализм… Народная Польша… Партия… «Никогда я не отрывался от своего класса. Я — плоть от плоти его, человек с чистыми руками, хотя и черными, как мазовецкая земля. В лагере я этими руками поддерживал ослабевших. Знаешь ты, что такое конспирация в гитлеровском лагере? Спроси у тех товарищей, которые были там со мной. Спроси у них, изменял ли я своему классу? Когда я вступил в партию? Спроси у того мальчика-комсомольца с разбитой головой, который умирал у меня на руках в занавоженной землянке, далек ли я был тогда от партии. Эх, Русин, Русин! Мы пешком шли из лагеря домой в Варшаву, а ноги у нас были все в ранах… Пятеро в полосатых лагерных куртках!..»