Граждане
Шрифт:
— Спасибо. Я сейчас вернусь.
Когда Шульмерский вышел, ксендз Лесняж достал требник. Моравецкий поднял глаза от тетрадей и встретил его внимательный, озабоченный взгляд.
— Скажите, пожалуйста, отец Лесняж, с каких пор вы стали лжецом?
Он нащупал в кармане ключик и сжал его в руке.
— С каких пор вы стали лжецом? — повторил он.
— Сын мой!.. — начал ксендз самым елейным тоном.
— Ведь вам наплевать на всякие «методы». Вы лжете. Вы сегодня же охотно приказали бы сжечь на костре людей, которые утверждают,
— Вы с ума сошли! — прошептал ксендз. — По какому праву…
— Погодите, — перебил его Моравецкий. — Скажите мне, сколько раз вы давали отпущение грехов молодчикам, которые сознавались на исповеди, что застрелили коммуниста? Ну, сколько? Припомните. Методы… Методы! Да вы бы рады сжечь на костре весь земной шар, истребить на нем все живое.
— Не гневите бога! — сказал ксендз вставая. — Молитесь! Бог видит ваше горе…
Моравецкий рассмеялся. Ксендз торопливо направился к дверям.
В учительскую вошел Шульмерский и спросил, что случилось. Лесняж шепнул ему несколько слов и вышел, прошумев сутаной.
— Ксендз разнервничался, — сказал Шульмерский, когда они с Моравецким остались наедине. — Что это вам в голову взбрело?
Моравецкий, улыбаясь, продолжал проверять тетради. Шульмерский сел рядом.
— Не могу вас раскусить, паи Ежи. Странный вы человек! Ну, чего вы ерепенитесь? Что касается меня…
Он не договорил, так как в эту минуту в учительскую заглянул Тарас из одиннадцатого «А». Он делал Моравецкому таинственные знаки и улыбался как-то особенно светло и умильно. Моравецкий кивнул ему и собрал тетради, обрадовавшись, что нашелся предлог уйти от Шульмерского.
— Чего тебе, Тарас? — спросил он, когда они остановились у аквариума.
Тарас оглянулся с явным беспокойством: на подоконнике сидели Кузьнар, Збоинский и Свенцкий.
— Пожалуй, тут неудобно, — сказал он меланхолическим тоном.
— Почему же? — удивился Моравецкий. — Мы и здесь можем поговорить без помехи.
Тарас опять оглянулся, — видимо, его что-то смущало. Но сидевшие на подоконнике с необычайным интересом созерцали лампочку над аквариумом.
— Пан профессор, — начал Тарас заискивающе. — Я насчет выпускных экзаменов… Хочу вас предупредить, что на вопросы о крестьянстве я отвечать не смогу.
Тарас вздохнул и с выражением глубочайшей грусти заглянул в глаза учителю.
Моравецкий поправил очки.
— То есть как это понимать, Тарас?
Тарас слегка поклонился.
— Мне совесть не позволяет скрыть это от вас, пан профессор.
— Нет, это уже переходит всякие границы! — рассердился Моравецкий. — До экзаменов в твоем распоряжении еще целых полтора месяца, а ты приходишь с таким заявлением! Завтра же начинай готовиться — вот и все!
— Дело тут не во времени, пан профессор, — пояснил Тарас. — Просто крестьяне меня не интересуют. Они мне глубоко чужды.
Моравецкий высоко поднял брови и пытливо
— Слушай-ка, Тарас, — сказал он подозрительно, — за кого ты, собственно, меня принимаешь?
— Смотря с какой точки зрения, пан профессор, — ответил Тарас осторожно.
Три товарища на подоконнике попрежнему были поглощены созерцанием лампочки.
— Уж не считаешь ли ты меня дураком? — поинтересовался Моравецкий.
— Это совершенно исключается, — подумав минуту, возразил Тарас с полным убеждением.
— И ты полагаешь, что твое заявление совместимо со званием зетемповца?
— Простите, как вы сказали? — Тарас, повидимому, не расслышал.
— Я, кажется, ясно сказал. — Моравецкий толстым пальцем дотронулся до пуговицы на куртке Тараса. — Ни на какие потачки с моей стороны ты не рассчитывай. Времени впереди достаточно. Можешь засесть за книги вместо того, чтобы торчать постоянно на углу Смольной. Думаешь, я этого не знаю?..
— Это уже дело прошлое! — вздохнул Тарас, моргая ресницами.
— Факт, пан профессор! — подтвердил Збоинский с подоконника. — Это уже неактуально. Он теперь выстаивает перед музыкальной школой на Медовой.
Тарас покраснел и с невинным видом произвел некий маневр с целью ретироваться, но было уже поздно. Тройка товарищей соскочила с подоконника, и за спиной Тараса раздался голос Свенцкого:
— Пан профессор, вы можете быть совершенно спокойны. Тарас будет знать на зубок все по крестьянскому вопросу.
Моравецкий от неожиданности немного опешил.
— Да, да, вам следует за него приняться…
Мальчики дружно закивали головами.
— Уж мы им займемся, пан профессор!
— Он выучит все, не беспокойтесь!
— Ну, вот и отлично, — буркнул Моравецкий. На него ангельски безмятежно смотрели три пары глаз. Мальчики взяли Тараса под руки и с подчеркнутой приветливостью поклонились учителю.
— Тебе известно, что пан профессор умеет быть беспощадным, — громко сказал Свенцкий.
«Уж не трунят ли они надо мной?» — догадался вдруг Моравецкий.
Когда он входил в учительскую, до него долетели слова, сказанные шопотом:
— Вейс был прав. Баобаб приходит в норму.
В этот вечер Моравецкий решил не слушать радиопередачу. Но не прошло и нескольких минут после половины девятого, как его потянуло к приемнику. Он повернул рычажок и услышал знакомый уже голос прокурора:
«Повторяю вопрос: свидетель, как вы использовали сведения, получаемые от подсудимого Дзялынца? Объясните это суду.
В приемнике что-то затрещало, потом наступила тишина.
— Постарайтесь вспомнить, — сказал прокурор.
Через минуту Моравецкий услышал мужской, немного шепелявый голос:
— Докладываю Высокому Суду. Информацию, получаемую от подсудимого Дзялынца, я передавал воеводским органам…
— Каким именно органам?
— Высокий Суд… Это входило в мои обязанности.