Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Брих, сидя на стуле, жевал хлеб с сыром.
Молчали. Борис от скуки принялся насвистывать затасканную джазовую мелодийку, притопывая в такт носком ноги. Потом хлопнул ладонью по скамье, протяжно зевнул.
— Черт знает какая тоска! Это вонючий Зигфрид запретил мне заводить патефон. А у меня пластинки — первый сорт! Тащишь все это из самой Праги, а теперь подыхай со скуки!
— Вы, вероятно, спутали наше путешествие с воскресной прогулкой? — злобно спросил Ондра.
— Господи, да не делайте вы из этого роман ужасов! Карл Май[31]
— Не расходуйте храбрость раньше времени, Борис! Я говорю не об опасности, а об осторожности. Речь идет не только о вас!
— Ладно, ладно! Ну что ж, в картишки перекинемся?
Они сели за стол, зашлепали картами. Борис играл плохо и азартно, в одну минуту проиграл уйму денег и швырнул карты на стол.
— Ффу — вот не везет!
Брих приоткрыл ставню. Маленькое окошко со стеклом, засиженным мухами, было обращено в сторону границы. Там… там, где над пиками высоких елей кружит коршун, — там чужбина, подумал он, и мутные мысли овладели им.
Из ветреной дали долетело тоненькое звяканье деревенского колокола.
Било полдень.
2
Перед самым вечером, в шорохах ливня, явились Калоусы с Иреной. Кряхтенье Калоуса слышалось еще за дверью. Они ввалились в хижину, внеся с собой ветер и дождь. Привел их тот же Ханс, тощий и суковатый, как еловый сушняк; на этот раз голову его прикрывал насквозь промокший мешок. В этом капюшоне Ханс смахивал на какого-то лжепророка или вождя секты фанатиков.
— Ну, вот и мы…
Прибывшие были разбиты и телом и духом. Толстяк меховщик, обливаясь потом, кряхтел под тяжестью своих чемоданов; его волосы, мокрые от дождя, слиплись, свисали над толстым подвижным носом, обрюзгшее лицо было злобно-усталым.
— Уф! Я думал, пробил мой последний час, друзья мои! — просипел он, хватаясь за сердце, чтобы умерить его бешеные скачки. Увидел в печке огонь и поспешно придвинулся к теплу, с удовлетворенным ворчанием потирая озябшие руки.
— Боже, как хорошо, как хорошо!
Брих занялся изнемогающей Иреной — ей подъем обошелся дороже всех. Она бессильно опустилась на табуретку возле печки как была — в расстегнутом пальто, со слипшимися волосами — и уткнула голову в ладони. Ее знобило. Ондра спохватился, достал из чемодана шерстяные носки и без лишних слов начал ее переобувать.
Ирена не сопротивлялась, героически превозмогая усталость.
— Тебе плохо? — тихо спросил Брих. Она молча кивнула, упрямо избегая его взгляда. Он отвел ее к койке, прикрыл жесткими одеялами. Она тотчас закрыла глаза и забылась сном. Брих обернулся к Ондре.
— Скорее бы перейти — ей нужен врач.
Тот поднял голову.
— Нельзя — мы должны держаться все вместе,
Калоусова все еще стояла столбом посреди хижины в своих размокших туфлях, отказываясь принять суровое гостеприимство этой лачуги; казалось, она просыпается после какого-то мерзкого сна. Всклокоченные волосы со знаменитым рыжим отливом и морщинистое лицо с отсыревшими комками пудры делали ее похожей на бабу-ягу; она брезгливо растопырила руки, а ее негодующий взор выискивал жертву. Нашла!
— Во всем виноват ты, Гуго! — бросила она обвинение своему толстячку, гревшемуся у печки. Всплеснула руками: — Боже, какой ливень! Так вот она, твоя горная хижина, Гуго!
Калоус, удрученный обстоятельствами, вяло пожал плечами, попытался ободрить жену:
— Но послушай… Кто же виноват?
— Ты! И никто другой.
Калоус со страдальческим видом обернулся к своей мучительнице, умоляюще сложил руки. Лицо его болезненно скривилось, и он горько упрекнул жену:
— Господи, ты-то хоть помолчи! Разве не видишь, каково мне? Сердце…
И он строптиво отвернулся к теплой печке, бормоча что-то непочтительное.
— Вы, вероятно, стали жертвой заблуждения, милостивая государыня, — вмешался Ондра. — Вы не под магнолиями в Сенограбах, и вы здесь не одни. Потише, пожалуйста!
Калоусова в изумлении подняла глаза и разом перенесла свой гнев на Ондру: ей, видимо, хотелось кричать от оскорбления, но даже ее скромный интеллект подсказал, что этот хладнокровный человек вряд ли оценит по достоинству ее пафос. Поэтому она остановилась перед Ондрой в позе благородной дамы и произнесла, подняв нос к гнилым потолочным балкам:
— Я всегда предполагала, что вы грубиян, господин Раж! Теперь вы показали себя при всех. А еще образованный! — добавила она с презрением, удовлетворенная своим демаршем.
Ондра, ничуть не обидевшись, рассмеялся и махнул рукой. Склонясь над столом, он принялся рассматривать карту.
— Меня интересует, когда мы отсюда уберемся, — произнес Борис, который от души забавлялся происходившим. Он встал, потянулся. — Право, удовольствий здесь не слишком много, поверьте!
— Дождетесь! — отрезал Ондра. — Я категорически запрещаю, поняли, Борис? Зарубите себе это на носу…
— Оставьте ваши назидания, Раж!
— …Категорически запрещаю, — строго перебил его Ондра, — принимать опрометчивые решения на свой страх и риск! Это — наилучший способ засадить всех нас в кутузку. Подождем остальных, — еще несколько часов — и мы в безопасности.
Его твердый повелительный тон подействовал успокоительно, Борис не стал возражать. Змеиным движением приблизился он к Рии, безмолвно сидевшей на скамье, не расстегнув плаща. Она только озиралась и старалась ни к чему не прикасаться. Борис галантно помог ей снять плащ и подсел к ней.