Гражданин преисподней
Шрифт:
– А мне сойдет. – Всегда щепетильный Венедим на этот раз не стал отказываться. – Братия наша подобную пищу не приемлет, но меня Бог простит. Святым отшельникам приходилось даже акридами питаться, а это ведь та же самая саранча, которую Создатель насылал на землю египетскую.
– Ешь, не рассуждай, – перебил его Кузьма. – А то еще подавишься.
Пока светляк деликатно доедал давно остывшую тюрю, Кузьма размышлял над зигзагами своей судьбы, то и дело сводившей его с самыми разными людьми.
Ну кто, спрашивается, для него этот Венедим? Святоша, брюзга, начетчик, человек не от мира сего, едва ли не силой навязанный Кузьме в духовные пастыри. Слабак,
Или взять того же Юрка. Тот еще деятель! Пустозвон, хам, блудодей, пьянь. Не он ли еще совсем недавно грозил Кузьме и Венедиму жестокими карами? А сжились, свыклись – и вроде бы ничего.
Теперь на Юрка только и надежда. Уж если он не выручит, то и рассчитывать больше не на кого. Пиши пропало! Придется Венедиму махать кайлом до скончания века, а уж какая судьба ожидает Кузьму, можно только догадываться. Ясно, что подобру-поздорову его отсюда не отпустят. Зачем тогда, спрашивается, было похищать… Метростроевцы от своих планов просто так не отступятся. Или заставят служить себе верой и правдой, или посадят на цепь, как раньше сажали собак.
Венедим между тем закончил трапезу и аккуратно облизал железную ложку.
– Сыт? – коротко осведомился Кузьма.
– Благодарствую. На том свете зачтется.
– Тогда пора бы о делах наших нынешних потолковать. Влипли мы, конечно, капитально. От темнушников ушли, от людоедов ушли, а на метростроевцах сгорели. Ты про такую несправедливость когда-нибудь слышал?
– Я про справедливость мало что слышал. А про несправедливость – предостаточно. Справедлива ли была участь Иоанна Предтечи? Справедлив ли был суд над Спасителем? Справедливо ли поступали языческие правители, преследуя первых христиан? Справедливы ли деяния тех, кто из корысти, гордыни и по собственному недомыслию исказил истинную веру? – Венедим от избытка чувств даже задохнулся. – Справедливость – как здоровье. Его не ощущаешь. А несправедливость – как боль, которая заставляет людей стонать и корчиться. И тем не менее боль дана живым существам во благо. Чтобы жаждать света, надо изведать мрак. Вкус сухой корки может оценить только тот, кто изведал голод. Лишь страх смерти пробуждает в душе стремление к вечности… Несправедливость – такая же неизбывная сторона нашей жизни, как боль, мрак, голод и смерть. Все это существует по воле Бога, а раз так, мы должны все это безропотно принимать.
– Опять ты за свое, – поморщился Кузьма. – Какой прок от этих проповедей? Сейчас мне нет никакого дела до всяких высоких материй, вроде вечности или воли Божьей. Сейчас меня интересует самая малость. Например, как выбраться из этой железной бадьи? Как обмануть охрану? Как миновать заставы? Где лежит дорога на волю? Я не стану служить метростроевцам и за целый котел каши! Я добирался до самых недр Шеола, где воздух ядовит, как дым резины, и благополучно возвращался назад! А здесь я задыхаюсь, пойми! Ты можешь мне хоть чем-то помочь?
– Чем я могу помочь?.. – Венедим отвел взгляд в сторону. – Люк твоей кельи придавлен сверху таким огромным камнем, что мне с ним никогда не справиться…
– А ты пробовал?
– Нет.
– Тогда и не болтай! Как говорится, глаза боятся, а руки делают.
– Ты сам слышал, что наше свидание продлится недолго, – продолжал Венедим. – Потом меня уведут. Как я сумею вернуться назад?
– Тебя охраняют?
– Нет. Но любой метростроевец, заметивший, что я шляюсь в неположенном месте, поднимет тревогу. Сам знаешь, что здесь не остается без внимания ни один самовольный
– Что же мне тогда делать? Пойти к этому молоху в услужение? Или заживо похоронить себя?
– Уповай на Бога. Молись. Молитва смирит твою душу. И я буду молиться за тебя.
– За себя лучше помолись! – огрызнулся Кузьма. – Ведь через день-другой ноги протянешь! И даже без отпевания.
– Значит, так было предопределено свыше. Земное бытие мимолетно. Зачем цепляться за этот бренный греховный мир? Чем раньше моя душа предстанет перед престолом Господним, тем лучше.
– Ну знаешь ли! Не думал я, что ты до такого договоришься! Смерти ему, видите ли, захотелось! Этот мир его не устраивает! Зачем же мы тогда рождаемся и живем? Витали бы с самого начала в сферах чистого духа, как изволит выражаться ваша братия… Ведь все мы для чего-то да предназначены! Ведь жребий человеческого рода в чем-то да состоит!
– В чем же? – слабо улыбнулся Венедим. – Объясни. Возможно, тебе известно то, над чем многие века ломали головы самые просвещенные из людей.
– Ну не знаю… – замялся Кузьма. – То есть знаю, только не умею выразить словами… Люди постоянно натыкаются на препоны. Я имею в виду все ту же несправедливость, проистекающую из нашего собственного бессердечия, все тот же мрак, голод, болезни, бедствия, смерть. Так, наверное, было всегда и везде. Возможно, жребий человеческий в том и состоит, чтобы преодолевать всяческие препоны.
– Любыми средствами?
– Почему бы и нет? Хотя сам я за то, что какие-то определенные заповеди, пусть человеческие, пусть Божеские, надо соблюдать. Тут я с тобой, Веня, целиком и полностью согласен… Но покорно ожидать смерти? Мечтать о ней? Не понимаю! Нет в этом никакой святости. Недаром ведь говорят, что Бог помогает тем, кто помогает самому себе. В этом мире я ощущаю себя хозяином, а не гостем. И если допустить, что все сущее, в том числе и наша бренная плоть, есть творения Божьи, зачем же стремиться к самоуничтожению, к распаду? Даже Спаситель испытал на кресте страх смерти. Ты хоть и преуспел во всем, что касается веры, но иногда прямо-таки кощунствуешь!
– Спасителя можно понять. Он был сыном человеческим, и ничто из наших страстей ему было не чуждо. А на кресте он убоялся страданий, а вовсе не смерти. И его смерть ради всеобщего искупления, и его грядущее воскрешение были предопределены. Сам Бог Отец незримо присутствовал рядом, а Бог Святой Дух осенял Спасителя своей благодатью… А теперь постарайся понять меня. На что мне надеяться в этой жизни? Я остался один как перст. Я обречен на жалкое прозябание среди невежд и безбожников. Мне не позволено даже молиться вслух. У меня отняли святые образа и крест! – Венедим рванул на груди рясу, и на этот раз под ней ничего не звякнуло. – Моя смерть будет не распадом, а, наоборот, возвращением к первозданному существованию. Смерть для меня – расставание с юдолью скорби, завершение земных мук, обретение душевного покоя.
– И все равно ты должен избегать мыслей о смерти, – покачал головой Кузьма. – Отвлекись. Займи свою душу каким-нибудь делом. Например, начни проповедовать метростроевцам слово Божье. Авось кто-то и клюнет. А у тебя появится смысл в жизни.
– Слово Божье можно проповедовать только тому, в кого изначально вложена бессмертная душа. Никто еще не пробовал проповедовать нетопырям и змеям.
– С чего ты взял, что метростроевцы лишены души? Разве все мы не созданы по одному образцу? Опять ты, Веня, кликушествуешь.