Гражданин тьмы
Шрифт:
В четверг, как по заказу, смена выдалась легкая, можно сказать, никакая. До часу ночи кремировали всего двоих: садовника Абрамыча (неизвестно чем провинился) и двойника налогового фельдмаршала Починка. Сидоркин уже поднабрался кое-какого опыта и сам, без подсказки Падучего, догадался, в чем дефект у Починка. Тот пришел на кремацию своими ногами, и перед тем как Падучий сделал ему обезболивающий укол, лишь истошно визжал и хрюкал. Не мог членораздельно пропищать даже свою знаменитую присказку: "Заполни декларацию и спи спокойно, товарищ!" Да и личиной был не очень схож. Тот, которого поставили главным мытарем, похож на сосущую попискивающую
Управившись с этими двоими, больше часа бездельничали, попивали пивко, перекинулись с Падучим в дурачка. Зяма набивался третьим, жалобно мычал, протягивая волосатую клешню, но Падучий грубо его одернул:
— Пошел на хрен, урод!
— Может, примем? — пожалел Сидоркин убогого.
— Думай, что говоришь. Обратной переделки не бывает. Животное — оно и есть животное.
Играли на интерес и по-крупному, хотя и в кредит. Сидоркин проиграл начальнику пять партий подряд и, вместе со вчерашним, задолжал ни много ни мало — около лимона зеленых. Падучий заметно подобрел, расслабился.
— Эх, парнишка, когда только расплотишься… А платить придется. Долг чести. Иначе — на счетчик.
— Расплачусь как-нибудь, — хмуро пообещал Сидоркин. — . Мне япошка повышение посулил. Конечно, после переделки.
— То-то и оно. После переделки. А где гарантия, что из тебя второго Зяму не слепят? Самураям нельзя верить. Они за свои слова не отвечают. Чуть что, харакири себе сделают — и с кого тогда спросить?.. Не-е, надо что-то другое придумать.
— Давай тогда последний кон на всю сумму, — предложил Сидоркин.
Раскинули карты, и вскоре он опять оказался в дураках. Долг подскочил к двум миллионам. Оба задумчиво смотрели друг на друга. Чтобы снять напряжение, Сидоркин сказал:
— Ладно, чего там… Буду отдавать частями. Вот, возьми пока сто рублей. На тачку копил. Придется, видно, похоронить мечту.
Падучий деньги взял, достал лист бумаги, карандаш — и погрузился в какие-то сложные расчеты. Сверху написал фамилию Сидоркина, вниз пошли крестики и бесконечные цифры. Сидоркин глянул на часы — без пятнадцати три. Пора.
— Пойду, что ли, курну на воле, — объявил безнадежным голосом.
Падучий даже не взглянул на него.
На дворе стояла тихая лунная ночь. Ни ветерка, ни звука. Сидоркин понимал, что тишина обманчива: и собаки бродят на цепи, и охранники в сторожевой будке у ворот не дремлют. Плюс сигнализация повсюду, где только можно. Хотя, с другой стороны, ночные меры предосторожности принимались больше для порядка. Обитатели хосписа, и пациенты, и персонал, после вечерних процедур валились вмертвую. Вопрос в том, сумеет ли Надин перехитрить надзор? Сидоркин полагал, что сумеет. Она из молодых, да ранняя. И его сердце тянулось к ней, как намагниченное.
В трехэтажном здании окна светились лишь на первом этаже: там, в диспетчерской, возле обзорных телеэкранов дежурят двое операторов. Тоже, небось, кемарят вполглаза. Им он собирался нанести визит в первую очередь.
По заранее продуманному маршруту, хоронясь в тени деревьев, обогнул здание и, перемахнув небольшое освещенное пространство, очутился возле закрытого мусорного люка, над которым поработал еще с вечера. Из инструментов y него
Через минуту очутился в холле на первом этаже, постоял, привыкая к полумраку. Сюда должна подгрести Надин, но пока он слышал только звон в ушах, мощные удары успокаивающегося сердца — и больше ничего. Хоспис действительно спал мертвым сном.
Потом сверху, с лестницы, донеслись осторожные шлепки, будто по мокрому. Что-то в этих звуках было не так. Он шагнул навстречу — и понял что. Вместе с Надин спускался, судя по шаркающей походке, пожилой господин: его лицо оставалось в тени. Казалось, мужчина идет не сам по себе, а девушка тащит его насильно: оба двигались неуклюже, будто на ощупь. Сидоркин негромко окликнул:
— Я здесь, — и, приблизившись, добавил:
— Кто это? Надин ответила шепотом:
— Это Иванцов, Олькин папа.
— Ты в порядке? — спросил Сидоркин, быстро решая: вырубить этого папу на лестнице или… Надин угадала его мысли.
— Без него никуда не пойду, — сказала твердо. На обсуждение неожиданно возникшей проблемы не было времени. Сидоркин подвел их к двери и тут оставил, приказав стоять смирно и, как только услышат машину, бежать к ней.
— Все поняла?
— Да, Антон… Поцелуй меня.
Он прикоснулся к ее губам и не почувствовал ничего. В железную дверь гаража постучал отверткой. Второй решающий этап побега. Здесь все могло сорваться, но не сорвалось. Загремели запоры, дверная щель раздвинулась на несколько сантиметров — и грубый голос спросил:
— Кто там? Чего надо?
— Ваше благородие, — заторопился Сидоркин, — это я из крематория. Бабки принес, как сговаривались.
Дверь открылась так, что он смог протиснуться. В гараже было светло и сыро. Здоровенный охранник сзади подтолкнул его к верстаку:
— Ну даешь, мудило! Я уж думал, закосил. Хотел сам к Падучему наведаться… Давай, сколько у тебя?
— Ваше благородие, не сочтите за хамство… Хотелось бы усесться, а уж тогда… Мечта всей жизни, ваше благородие…
Автомат болтался на ремне, и охранник небрежным движением забросил его за спину. Гоготнул:
— Ну придурки, мать вашу… Прям как дети… Давай, садись в какую хошь.
Сидоркин выбрал джип. Мощная, надежная машина. В опытных руках навроде тарана. Вскарабкался на сиденье, включил свет. Ключи в замке, все путем, без обмана. В сердце колыхнуло нехорошее предчувствие: слишком легко все складывалось. Это не к добру. Хотя как легко? Вон какой-то Олькин папаша некстати объявился. Это уже накладка.