Гражданин убегающий
Шрифт:
— У меня… — Андрейка запнулся, — …у меня ты рисовался в голове знаешь каким — сильным и могучим.
— Болен я. — Павел Алексеевич мягко посмотрел на сына.
Помолчали.
— Не из-за денег прилетел, я прилетел тебя посмотреть… честное слово.
— Надо, надо посмотреть, — подхватил Василий. — Отец у нас особый. Других таких, Андрейка, может, и вовсе нет. Он знает жизнь до точки, а уж если начнет про тайгу рассказывать — закачаешься!
Георгий вмешался:
— Батя, Андрейку узнал и нашел я!.. Вижу, возле бульдозера морда чем-то очень знакомая. Дай подойду ближе. И глаза не глаза, и нос не нос, а что-то есть. Расспрашиваю — кто? откуда? Так
— Не из-за денег я прилетел, — повторил ломающимся баском Андрейка.
Работать они, разумеется, тут, на краю земли, и не помышляли, не за тем прилетели, и подвижник Аполлинарьич на их счет здорово промахнулся — он вился вокруг них, уговаривал, он даже лебезил: «Ребята… Вы ж такие орлы… Поработайте», — а ребята посмеивались и отвечали ему, что времени у них никак нет и что орлы любят летать, но не работать. Павел Алексеевич впал в дрему. А погода устоялась. Ребята, конечно, томились. Сообразив, что ларька здесь нет и что денег у папаши как никогда мало, они стали принюхиваться и вскоре обнаружили самогонку Джамили. «Шайтаны, шайтаны!» — криком кричала взбеленившаяся татарка, на что они опять же не без суровости ответили, что они не шайтаны, а орлы. Нашелся и стакан. Прикончив двухнедельный татаркин запас, орлы тут же забили крыльями и стали приставать к жующим консервы вертолетчикам — и к первому, и ко второму — полетим, мол, из этой глухомани немедленно, и с каких это, мол, пор вертолеты стали отправляться по часам, как поезда. Тут впал в раж Аполлинарьич.
— Копать! — заорал он. — Копать, сукины дети!
Он орал и хватал их за руки:
— Копать!..
Василий сказал:
— Ты что, старая выхухоль, совсем свихнулся?
— Копать! — срывался на визг Аполлинарьич. — Раз уж прилетели, ройте — разве один я должен ямы копать?
— Сейчас мы выроем тебе ямку, лысая блоха, — пообещал Василий, — последнюю, однако, больше тебе ямок не понадобится.
Старик схватился за берданку: он орал, что здесь тайга, что здесь елки, а не пивная, и что он безответно уложит любого из них на месте. В тайге был и есть хозяин — тайга!.. И он бацнул из первого ствола прямо над их головами. Ветку срезало как слизнуло, в перестук посыпались шишки, и потом повалили иглы и — совсем медленно — листья.
— Не балуй, старичок, — спокойно возразил Георгий, — подумай сам: когда ж нам копать, до вертолета три часа осталось?..
— Копайте хотя бы и три часа! — орал фанатичный старик.
Они не хотели копать хотя бы и три минуты. Они отняли у старика берданку, прихватили патроны и пошли охотиться: чтобы не прозевать время вертолета, они охотились поблизости, стреляли куда придется, веселясь и выхватывая друг у друга старое ружье. Они обошли болото. Немощный Павел Алексеевич лежал тем временем на цветастом одеяле и болезненно, обильно потел. Он слышал, как они постреливали, и нет-нет в слабости открывал глаза. «Не отходи от меня», — просил он Томилина. Томилин сидел рядом.
Волнующийся за свою берданку, вещь в лесу и необходимую и престижную, Аполлинарьич потащился за парнями, — он ходил за ними следом и умолял не тратить заряды попусту. Он забыл, понервничав, натянуть сапоги и теперь прыгал с кочки на кочку. Наконец те натешились. На обратном пути старик шел и прижимал берданку к груди, ему казалось, что она опоганена.
Они шли по тропе гуськом.
— Что с отцом-то? — спросил Василий.
— А?
— С отцом, спрашиваю, что?
— Кончается ваш отец! — Старик сердито крикнул.
— Не может быть.
— За свои годы я здесь поносников насмотрелся. Вот-вот
— Умирает? — парни растерялись.
Аполлинарьич вдруг несколько оживился:
— Отец ваш, кстати, много работал, честно работал — он помрет, а его дети и дальше потрудятся — может, останетесь?
— Нет. — Парни были едины.
— Жаль. — Аполлинарьич покачал головой. — Ну хоть останьтесь на день-два, пока помрет, — все таки родные, а? Все-таки не чужие руки глаза ему закроют, не чужие руки закопают в землю…
Но Георгий разгадал маневр старика:
— Остаться на день-два?.. А вертолет следующий только через год будет — э, нет, дедуля, ищи других!
Старик прошептал:
— С-собаки!
Тщательно спрятав берданку в фургончик, забросав ее тряпьем, с сердцебиением и остаточной дрожью в руках, Аполлинарьич поспешил к котлу, чтобы поесть неостывшего кулеша, — в суете старик еще не обедал.
Парни посовещались, они стояли в пяти шагах от Павла Алексеевича и склонившегося над ним Томилина. Они говорили негромко. Андрейка предложил: может возьмем отца с собой, там его, может, подлечат?..
«Взять с собой?» — Георгий призадумался. Он отбросил окурок и направил шаги к Павлу Алексеевичу, чтобы потрогать ему лоб.
Василий возражал Андрейке:
— В больницу?.. А возни сколько — а ты знаешь, скоро ли мы его туда устроим?
— Не знаю.
— То-то. Меня, однако, баба ждет, дни считает, — баба это не жена, она взмылку устроит!
Георгий подошел и фыркнул:
— Да и брешет старикашка. Чтобы наш отец загнулся от поноса — да быть этого не может, наш отец могуч…
— И я про то. Старая блоха брешет — заманить хочет. Спит и видит, чтоб вертолеты без нас улетели.
Первый вертолетчик как раз закричал издали:
— Эй, вы!.. Время лететь!
— Идем, идем!
Прощаясь, они легонько похлопали отца по плечу, Андрейка, метнувшись, склонился к лежащему, поцеловал, — и, нагоняя друг друга, они помчались к вертолету. Они успели. Как только они ввалились в салон, вертолет взмыл. Второй вертолетчик ходил и пинал ногой выеденную консервную банку, у него оставался еще час-полтора.
— Полетим, — уговаривал Томилин Павла Алексеевича.
Горестно — и одно к одному — мягкий Томилин ругал его сынов, ругал тайгу, высосавшую соки, и вообще ругал жизнь, он твердил, что не хочет бросить и не бросит Павла Алексеевича в беде, — что там ни говори, а ведь они как братья.
— Ты да я, нас двое, — повторял он, — не могу же я тебя бросить, Павел.
— Не долечу я.
— Долетишь. Я помогу… Мы вернемся в какой-нибудь большой город.
Павел Алексеевич слабо улыбнулся:
— А как же нехоженые травы и земли?
— Какие там земли, хватит об этом!.. Мы старики, Павел, нам о душе думать пора.
— Да…
— Долетим, Павел… Помогу. Не такой уж я слабосильный — ты меня еще оценишь.
Томилин говорил, был он очень худой, но затем впалые щеки Томилина поплыли и отодвинулись в сторону — Павел Алексеевич бредил. Начался жар, Павел Алексеевич горел, а ему казалось, что вокруг прохлада тайги. Ему не привиделись ни великаны, ни карлики, ни старенькая седая мать. Взамен ему привиделась холодная горная долина, привиделось, что он белая бабочка и что он летит на ту сторону плато, а дети неутомимо преследуют его с сачками. Их были десятки и сотни, его детей, — сыны-школьники в ученической мешковатой форме и подростки-девочки в платьицах, они размахивали гибкими сачками и гнались за белянкой, со свистом рассекая сачками вокруг нее воздух.