Гражданская война в Испании. 1931-1939 гг.
Шрифт:
1 Романист Пио Бароха оказался в националистской Испании, которую тоже не стал поддерживать.
2 В октябре 1937 года их было 711, через год – 1265, а в октябре 1939-го – 2847. Организация носила добровольный характер, хотя, конечно, пользовалась поддержкой властей.
3 Во время Гражданской войны на стороне националистов не было призывников. Воинский призыв существовал в республике, но, так как ей постоянно не хватало оружия, их присутствие не особенно сказывалось.
4 Без сомнения, звучали и другие голоса. Так, епископ Витории не потерял глубокого уважения у своих баскских прихожан. Епископ Памплоны короткое время даже находился под домашним арестом. Говорят, что архиепископ Сантьяго ответил на выступления фалангистов, требовавших более суровых мер против анархистов Астурии, словами: «Хватит преступлений!»
5 Нельзя отрицать, что карлисты обладали высоким боевым духом. Одного из них спросили, кого следует оповестить в случае его смерти. «Моего отца, – сказал он, – Хосе Марию де Монтехурра из монтехуррской милиции, 65 лет». – «А если и его убьют?» – «Моего сына, Хосе Марию де Монтехурра из монтехуррской милиции, 15 лет». Я и сам находил в карлистских архивах медицинские справки о серьезных ранениях пятнадцатилетних бойцов. Между
Глава 43
Республиканская Испания. – Ее политическое и региональное дробление. – Коммунисты и республиканцы. – Ревность и упадок Ларго Кабальеро. – Новая армия. – Успехи республиканских реформ. – Бунт в Бильбао.
В январе республика могла с гордостью оценить итоги зимы. Но, в значительной мере устранив кризисные явления, республика заплатила за это дроблением, частично географическим, а частично и политическим. Например, Барселона представала в облике мирного города. Жители Валенсии откровенно ворчали, что «каталонцы не воюют». Рабочая диктатура, которая в августе царила в Барселоне, практически прекратила свое существование. Неужели Маркс был прав, говоря, что анархизм неизбежно перерождается в мелкобуржуазную стихию? Анархисты и в самом деле клонились к упадку. Убежденность, что будущее принадлежит им, динамизм, политические взгляды, чуждые мелочности, и, конечно, престиж советского оружия сделали партию коммунистов привлекательной для массы амбициозных личностей1. Число членов партии выросло к концу 1936 года до 300 000 человек. Но если бы не «зримая пропаганда» (советские самолеты), то, по мнению Гонсалеса Пеньи, их было бы куда меньше. Коммунисты Барселоны благодаря их приверженности к частной собственности и противостоянию революции пользовались повсеместной поддержкой. PSUC агитировала за роспуск революционных комитетов, чтобы вся исполнительная власть, и фактическая и номинальная, принадлежала Женералитату, в котором они доминировали вместе с «Эскеррой». С начала января соперничество между анархистами и PSUC приобрело особенно острый характер, когда последние вознамерились поставить на пост министра продовольствия давнего антианархиста, своего генерального секретаря Комореру. Тот немедленно разогнал «хлебные комитеты», возглавляемые CNT, которые контролировали поставки продовольствия в Барселону. Государство не вмешивалось в вопросы обеспечения Каталонии. Было отменено даже нормирование продовольствия. Это немедленно вызвало осложнения, ибо цена на хлеб росла быстрее, чем зарплата. Затем хлеба стало не хватать. В предыдущем году не удалось снять весь урожай, но анархисты приписали нехватку хлеба неумелому руководству Комореры. Началась война лозунгов. Плакаты CNT призывали к смещению Комореры, а призывы PSUC гласили: «Меньше болтовни! Меньше комитетов! Больше хлеба!» и «Вся власть Женералитату!». Между тем стали привычным и горестным зрелищем хлебные очереди по 300–400 человек у закрытых пекарен. Порой, когда хлеб так и не доставляли, милиции приходилось прикладами разгонять очереди. Жизнь не имела ничего общего с мечтами о прекрасной утопии июля 1936 года.
Ниже по побережью, в Валенсии, обстановка была куда более революционной, чем в Барселоне. Почти все предприятия и магазины захватили их собственные работники. Но поскольку в Валенсию перебралось правительство, это дало ему возможность осуществлять контроль над Леванте, который до ноября был почти независимым. Что же до анархистов-диссидентов, то в «неподконтрольные» Таранкон и Куэнку, которые чуть не привели правительство к трагическому концу, были направлены воинские части. После стычки оба города стали образцовыми социалистическими центрами, хотя раньше ни в одном из них UGT не обладало сильными позициями. Все же и тут возник конфликт между коммунистами и анархистами – особенно по вопросу продажи апельсинов из Валенсии. С июля 1936 года торговлей занимались комитеты UGT и CNT, представляя всех поставщиков, но только не тех, кто выращивал апельсины. Министерство сельского хозяйства платило этой организации 50 процентов международной цены урожая при поставке и 50 процентов – после продажи и вычета расходов. Те, кто выращивал апельсины при поддержке министра сельского хозяйства коммуниста Урибе, заявили, что комитеты получают прибыль, а им ничего из нее не достается. Комитеты же утверждали, что если урожай апельсинов будет продаваться в частном порядке, то не только придет конец профсоюзам, но и частные торговцы будут оставлять валюту за границей. Неприкрытая ненависть хозяев апельсиновых рощ к комитетам нашла отражение в январском мятеже в пуэбло Кульера. Селение, которое внезапно объявило о своей независимости, зажгло маяки на берегу моря, чтобы привлечь корабли националистов, и повернуло оружие против Валенсии. Против крестьян, враждующих с анархистами, правительству пришлось предпринять те же репрессивные меры, что в свое время к самим анархистам, хотя и по другим поводам.
В Мадриде враждебность между коммунистами и анархистами имела иной аспект. С одной стороны, он отображал некоторые аспекты ссоры между Мадридом и Валенсией, а с другой – начало диспута между коммунистами и Ларго Кабальеро. После боя у дороги на Ла-Корунью Клебер доказывал, что республика должна перейти в наступление, которое возглавят интербригады. Но тут он столкнулся с ревностью, которую вызывал у Мьяхи и других испанских командиров. Ларго Кабальеро, полный зависти к международному престижу Пассионарии и других коммунистов, которые во время осады продолжали оставаться в Мадриде, заявил, что Клебер хочет использовать интербригады для коммунистического переворота. Анархисты Мадрида поддержали Мьяху и тем самым в первый раз, хоть и косвенно, Ларго Кабальеро. Но даже и в этом случае идеи Клебера могли бы восторжествовать – не вызови он подозрений у Андре Марти. В результате Клебер был отстранен от командования и перебрался жить в небольшую гостиницу в Валенсии. В то же самое время Розенберг без всякой видимой причины (может, она заключалась в его еврейском происхождении, а тогда как раз стал проявляться доселе скрытый антисемитизм Сталина) оставил свой пост посла в Валенсии и вернулся в Москву, где вскоре «исчез» в ходе чисток, которые стремительно набирали обороты. И остальные русские уезжали домой из Испании – с теми же последствиями. На одном из приемов в Мадриде появился генерал Берзин, который попрощался с возвращающимися на Родину офицерами. Скоро и сам Берзин, почетный гость на этом сборище живых мертвецов, будет отозван и его постигнет та же судьба. А тем временем в Испании коммунисты внезапно прекратили многословные нападки на своих врагов. Вместо этого к делу приступило НКВД, штат которого состоял главным образом из иностранных коммунистов, ибо испанские не пользовались его доверием. Количество советских людей в Испании никогда не превышало 2000 человек, но все они занимали ключевые позиции. Барселонским радио руководил Козлов-Гинсберг. Некий Владимир Бирчицкий был ведущей фигурой среди производителей оружия. По всей республике расползались упорные слухи о «контроле русских». Без сомнения, их незнание Испании, их стремление к секретности приводило (как и других иностранных коммунистов) к серьезным ошибкам.
Обретя власть, коммунистическая партия глубоко проникла во все поры республиканской администрации и с помощью НКВД, руководимого Орловым, запустила щупальца и в среду молодежной организации коммунистов и социалистов и в другие организации,
Коммунисты вели свою кампанию против коллективизации земли, а анархисты продолжали упорствовать в своих главных требованиях. Никто не обладал достаточной силой, чтобы настоять на своем. Так что вопрос об экспроприации собственности продолжал висеть в воздухе, крупные поместья находились под управлением муниципалитетов (или комитетов, которые продолжали отдельное существование), а условия работы для прежних батраков оставались почти такими же, как и раньше. Там, где первыми успели обосноваться анархисты, в Каталонии, Арагоне, на некоторых зерновых угодьях в Ламанче и фермах сахарной свеклы в Малаге, продолжало существовать коллективное хозяйство. В Арагоне насчитывалось 75 процентов малых совместных хозяйств. Весь урожай оставался под контролем местных комитетов. Анархисты утверждали, что рост производства зерновых на 30 процентов обязан их руководству.
Доводы в пользу преимущества милицейской системы перед армейской продолжали оставаться становым хребтом споров между анархистами и коммунистами. Штабные офицеры республики пришли к выводу, что бригады смешанного состава – отдельное самостоятельное подразделение, с собственной артиллерией и минометами, техническими и медицинскими службами, – появившиеся во время марокканских войн, являются лучшим видом организации во время войны. На самом деле такая тактика была принята потому, что ее поддержали коммунисты и их русские советники. Указ, положивший конец милиции, после чего началась реорганизация армии, был опубликован в конце декабря. Инициатива по созданию регулярной армии принадлежала заместителю военного министра генералу Асенсио и его советникам из старой армии, таким, как Мартин Бласкес. «Либертарианская молодежь» указала на опасность: ведь именно такая армия и восстала в июле. Генеральный совет FAI потребовал отмены военного приветствия, равной платы для всех военнослужащих, доставки газет на позиции и введения солдатских советов на всех уровнях. «Солидаридад обрера» ворчала о «помешательстве на дисциплине», «неомилитаризме» и «психозе сплочения». «Железная колонна» у Теруэля восстала против финансовых статей указа, ущемляющих милицию. До сих пор платили всей колонне. Теперь каждому предстояло получать деньги индивидуально. Анархистов пришлось силой принуждать к выполнению новых правил. Они (и UGT), естественно, без большой радости приняли роспуск милиции, тем более что после расформирования Пятого полка было объявлено, что возглавит первую смешанную бригаду его командир Листер. На деле же милицейские формирования существовали еще несколько месяцев, хотя уже не носили имен, а выступали под номерами. Флаги отдельных политических партий бросались в глаза так же часто, как и республиканский. На Арагонском фронте политические колонны существовали до середины года. Единой формы еще не существовало, хотя все носили вельветовые бриджи и куртки на «молниях». Военная подготовка продолжала оставаться на низком уровне, так как все винтовки были на фронте, да и те, что имелись в наличии, повсюду, кроме нескольких участков Мадридского фронта, оказывались непригодными к боевым действиям, а артиллерии повсюду не хватало. Гранаты были такими некачественными, что могли взорваться как в гуще врагов, так и в руках того, кто их бросал. Повсеместно не хватало карт, дальномеров, перископов, биноклей; нечем было чистить оружие. Оруэлл, выпускник Итонского корпуса подготовки офицерского состава, с ужасом обнаружил, что в колонне POUM никто и не слышал о такой вещи, как чистка оружия. Как правило, меткость стрельбы никуда не годилась. Сплошь и рядом дисциплина базировалась лишь на верности классу, а не на приказах офицеров, хотя генерал Асенсио, заместитель военного министра и создатель новой республиканской Народной армии, настаивал, чтобы офицеры носили военную форму.
А тем временем Ларго Кабальеро продолжал ревновать ко всем в Мадриде, особенно к Пассионарии, которая пользовалась огромной популярностью. Его отношения с Мьяхой и командным составом оставались напряженными. Кабальеро уже не нравилось присутствие в Мадриде советского посла Розенберга. 21 декабря Сталин прислал Кабальеро письмо, полное сдержанных братских советов: метод парламентской борьбы может оказать в Испании более революционное воздействие, чем в России, но даже и в этом случае российский опыт может пригодиться в Испании. Особенно после появления в Испании некоторых «военных товарищей», которые получили приказ следовать указаниям испанцев и действовать только в роли советников. Сталин просил Кабальеро, «как друга», сообщать, насколько успешно действуют советники, и поделиться своими соображениями, удовлетворяет ли его деятельность Розенберга. Письмо кончалось советом уважать собственность «крестьян и иностранцев», а в тылу националистов организовывать партизанские силы. Не стоит также нападать на мелкую буржуазию и прохладно относиться к Асанье и другим республиканцам3. И в самом деле политическая сдержанность Испанской коммунистической партии позволила ей устанавливать рабочие контакты с либеральными республиканцами. Политика республиканцев, не говоря уж о ее главной цели одержать победу в войне, была весьма сходна с политикой коммунистов в вопросах военной и экономической стратегии. В ходе одного из своих редких появлений на людях 21 января в Валенсии Асанья говорил почти таким же языком, как и Пассионария, настаивая на том, что «военная политика… должна иметь только одно выражение – дисциплина и подчинение ответственному правительству республики».
Теперь Асанья был согласен с коммунистами и считал, что социальные и прочие реформы могут подождать до окончательной победы. Он принял ту политику, которая обеспечивала влияние коммунистической партии. Чтобы выиграть войну, действовать надо было именно так, как действовала она. Сдержанность коммунистов обеспечила им дружеские отношения не только с республиканцами, но и со многими профессиональными офицерами в армии, которые считали коммунистов деловыми и хорошо организованными людьми. Анархисты, казалось, искренне удивились близости коммунистов с институтами «буржуазной» демократии. На национальном молодежном конгрессе, который в январе состоялся в Валенсии, генеральный секретарь Союза коммунистической и социалистической молодежи Сантьяго Каррильо заметил: «Мы – не марксистская молодежь. Мы боремся за демократическую парламентскую республику». «Солидаридад обрера» назвала его слова «реформистским шарлатанством». «Если Союз социалистической молодежи – ни социалисты, ни коммунисты, ни марксисты, то кто же они?»