Гражданский спецназ

Байкалов Альберт

Как в каком-то сне прошла неделя.

В заранее оговоренный с Бобровым день Курмачов был сам не свой. Он метался из угла в угол ординаторской, бесцельно ходил по коридорам стационара, натыкаясь на коллег и невпопад отвечая на их вопросы.

Его состояние не было оставлено без внимания, и вскоре его вызвали к главврачу.

– Эдуард Юрьевич, – тот посмотрел на сидящего перед ним подчиненного поверх очков, – вы сегодня, насколько мне известно, дежурите.

Дождавшись, когда Курмачов кивком головы подтвердит

сказанное, он неожиданно спросил:

– С вами все в порядке?

– Абсолютно. – Эдуард Юрьевич, набравшись мужества, посмотрел в глаза начальника и скорчил что-то наподобие улыбки. – А в чем, собственно, дело?

– Коллеги ваши обеспокоены, – вздохнул главврач, откинувшись на спинку стула. – Говорят, ходит сам не свой, осунулся весь. Случилось что?

– Деньги потерял, – соврал Курмачов. – Почти все сбережения. Вместе с барсеткой.

– Ну, это в наше время не такая уж и беда. – Хрустнув суставами, главврач поднялся с места и подошел к окну. – Простите, если не секрет, сколько?

– Около пятнадцати тысяч, – продолжал сочинять Эдуард Юрьевич. – Поехал покупать холодильник, и на тебе…

– Если все же неважно себя чувствуете, то я могу вас заменить.

– Нет, что вы, – испуганно залепетал Курмачов, вспомнив слова Бобра: «Любая накладка – и ты либо в могиле, либо в тюрьме». – Я вполне нормально себя чувствую…

– Как хотите, – пожал плечами главврач.

Поняв, что находится на краю нервного срыва, Курмачов, закрывшись в своем кабинете, опустошил полбутылки разведенного спирта.

Просидев остаток дня перед телевизором, он принял дежурство и стал ждать нового испытания.

Ольгу, как и обещал Бобров, он привез в стельку пьяной. Для доказательства того, что у дамочки была пьяная истерика, ей сделали несколько незначительных порезов на запястье.

Александр Михайлович, бледный как мел, метался по коридору приемного отделения, с негодованием рассыпая ругательства в адрес лечивших ее неделю назад врачей.

– Моя крошка… Она закрылась в ванной и затихла, – ломая пальцы, причитал он как заведенный. – Хорошо, что я случайно оказался дома. Она пыталась вскрыть вены! Зачем?

– «Белку» поймала, – усмехнулся один из санитаров, объясняя таким образом попытку суицида.

Закончив оформлять документы и стараясь не глядеть в глаза Бобру, Курмачов взял со стола тонометр и направился в смотровую.

На женщине не было ничего, кроме домашнего халата. Она спала.

Сделав озабоченное лицо, он пощупал пульс и, покосившись на стоящих санитаров, принялся мерить давление. Оно было пониженным.

– Где медсестра? Давление ниже нормы. Два кубика трименицина, – он кивнул головой на безмятежно спящую Ольгу и вышел из комнаты. В коридоре нос к носу столкнулся с Бобром.

– А вы как здесь оказались? – неожиданно взорвался он. – Кто его сюда впустил?

Опешив, Бобров попятился.

Появившийся санитар вывел его в коридор и закрыл тяжелые металлические двери.

Курмачова слегка трясло. Войдя в процедурный кабинет, он открыл шкафчик с медикаментами. Пробежавшись взглядом по полкам, взял флакон спирта, плеснул его в стакан и, добавив воды из-под крана, выпил. Постоял с минуту, дожидаясь, пока алкоголь сделает свое дело, и вернулся в смотровую.

Ольга после инъекции проснулась и ничего не понимающим взглядом уставилась на Курмачова:

– Эдик, где я? Мне плохо…

– Тихо, все нормально. – Пряча взгляд, он вновь принялся мерить давление.

Как и следовало ожидать, до верхнего предела оставалось совсем немного.

– Наберите четыре куба дитерамина! – изобразив на лице испуг, не своим голосом закричал он медсестре.

Через минуту Ольга захрипела. Лекарство сделало свое дело. Ничего не успевшие понять санитары прижали агонизирующее тело к кушетке, пытаясь разжать зубы. Как в тумане, Эдуард Юрьевич вышел.

Умышленно введя полуторную дозу дитерамина, которая понизила давление ниже критической отметки, он приговорил ее к смерти.

* * *

Из-за шума воды Борис Евгеньевич Пешехонов не сразу расслышал, как его несколько раз окликнула жена. Только после того, как она постучала в матовое, с замысловатым рисунком, стекло кабинки душевой, оттуда появилась голова с остатками пены на висках и за ушами.

– Тебе Саша звонит, – протягивая трубку радиотелефона, бросила супруга и, надкусив румяное яблоко, не обращая никакого внимания на ворчание мужа, что скоро и на унитазе не дадут посидеть, вызывающе вильнув бедрами, вышла из ванной.

Борис Евгеньевич, выйдя из кабинки, вытер о полотенце руку и, бросив его на край большой прямоугольной ванны, уселся сверху:

– Слушаю тебя!

– Здорово, родственник! – Голос Боброва заставил Пешехонова поморщиться. Была в нем какая-то фальшивая слащавость. – Ты не забыл, какой сегодня день?

«Такое разве забудешь», – хотел было ответить Борис Евгеньевич, но сдержался:

– Да не жалуюсь пока на память. Ты только из-за этого звонишь в такую рань, или у тебя планы за ночь поменялись?

– Нет, планы не изменились. Все остается в силе. Просто хотел уточнить, нужен я тебе сегодня или нет.

«Больно нужен ты мне, – подумал, начиная злиться, Борис Евгеньевич. – Есть заместитель, нет его, никакой разницы. Проку как от козла молока».

– Мы же вчера этот вопрос обсудили, – с едва скрываемым раздражением ответил Пешехонов. – Готовься к банкету, а если что, я тебе позвоню.

Последнее время он избегал длительного общения со своим компаньоном, боясь сорваться. Несмотря на то что Бобров был двоюродным братом жены, он испытывал к нему брезгливость. Что-то отталкивающее было в этом коротышке.