Гребень Маты Хари
Шрифт:
Итак, я хотела быстренько собрать вещи и молча удалиться, потому что если уж точно у нас с ним все, то для чего тогда ругаться, только силы зря тратить.
Но не получилось у меня просто так уйти. Этот… ну вы понимаете кто, вырвал у меня из рук платье, бросил его на пол и растоптал ногами. Совершенно новое платье, в прошлом месяце только купила! И кто бы на моем месте не озверел?
В общем, дальше даже вспоминать противно, кажется, мы разодрались. Ну куда мне было справиться со здоровым мужиком? Забыла сказать, Игореша ростом метр восемьдесят, а весит девяносто
Я всегда трезво оцениваю свои возможности, поэтому отступила, чтобы он не вздумал портить остальную одежду. У меня ее не так много. А он вытряхнул все то, что я успела положить в чемодан, оторвал у него замки…
В общем, я успела проскочить в прихожую и спасти пальто и сапоги. Хорошо, что в сумке был паспорт и пропуск на работу, а также кошелек и кое-какая косметика.
Игореша выскочил за мной и орал, чтобы я выметалась немедленно из его дома, что он видеть меня не желает, и отобрал ключи, которые я неосмотрительно оставила на полочке в прихожей.
В общем, я подхватила сумку и дала деру, потому что оставаться с ним в одной квартире было чревато, похоже, мой гражданский муж и правда сошел с ума.
Выйдя из дома, я сунулась в кошелек и обнаружила, что в нем совершенно нет наличности, ста рублей не наберется. И у ближайшего банкомата я поняла, что эта сволочь Игореша заблокировал мои карточки. Карточки были мои, я сама вносила на них деньги, так что он сделал это чисто из вредности. Господи, мы жили вместе почти два года, и я не поняла, какая же он скотина!
Потом я позвонила Инке, она как всегда выручила меня и передала ключи от квартиры своей не то тетки, не то троюродной сестры, когда ехала в аэропорт. Ну а потом… про это вы уже знаете.
Я тяжко вздохнула и повернулась на неудобной кровати. Теперь, когда кошмар с трупом в шкафу остался позади и мне удалось уйти из той квартирки без потерь, не считая истрепанных нервов, я обрела способность логически рассуждать. И, вспоминая, с чего все началось, глубоко задумалась.
Вот с чего это Игорешу так разобрало? Ведь должна же быть какая-то причина для такого его поведения.
Ну не мог никто с моей работы так художественно ему все наврать! А сам он вряд ли такое придумал бы, Игореша – человек без воображения, уж это я точно знаю, за два года его изучила.
Привиделось спьяну? Но опять-таки, я хорошо его изучила и не раз видела выпившим. И точно знаю, что, когда Игореша сильно переберет, он становится тихим и сонным, ему все до лампочки, лишь бы улечься где-нибудь в уголке и поспать. А тут такое учинил, стало быть, не сильно был пьян.
И вот теперь я вспоминаю, что Игореша себя все время накручивал, подгонял, чтобы скандал получился громкий. Для чего? Я ему надоела и он хотел выгнать меня из дома? Так сказал бы прямо, я и пошла бы себе. Квартира – его, мы не женаты, детей, слава богу, нет, так какие проблемы? Не стала бы я за него цепляться, еще не хватало! Честно говоря, небольшая радость мой Игореша. Теперь уж точно не мой, что-что, а это я твердо знаю. Сто лет бы его не видеть, но как бы выцарапать свои вещи… Хотя
На этой мысли я неожиданно заснула, просто отключилась, и все, как в омут провалилась.
Сто семьдесят пять, сто семьдесят шесть, сто семьдесят семь, сто семьдесят восемь… еще четыреста тридцать шагов – и она дойдет до школы…
Греша старалась не смотреть налево, туда, где был дом старой Нелле. Можно смотреть на нарядный дом булочника Ван Даллена, в окнах которого выставлены румяные крендели и забавные пряничные человечки, можно смотреть на скучную аптеку господина Мюллера, но мимо дома старухи Нелле она старалась пройти как можно быстрее, опустив глаза в землю.
Сто семьдесят девять, сто восемьдесят, сто восемьдесят один, сто восемьдесят два…
Папочка сказал, что она достаточно взрослая, что она может одна ходить в школу. Греша хочет доказать папочке, что он прав, что она взрослая, но этот дом, мимо которого ей приходится проходить, внушает ей безотчетный страх. Да, собственно, не сам дом, а окно, закрытое тюлевой занавеской.
Потому что эта занавеска едва заметно шевелится, когда Греша проходит мимо, и девочке мерещится за этой занавеской лицо страшной старухи…
Дети в их городке рассказывают друг другу страшные истории про этот дом и его обитательницу. Понизив голос почти до шепота, они говорят о маленьком Виллеме ван Мильхе, который из любопытства зашел в этот дом, и больше никто никогда его не видел. И о дочке мукомола Аньет Герст, которая только заговорила со старой Нелле и тут же лишилась дара речи. С тех пор Аньет только мычит и объясняется жестами, которые почти никто не понимает…
Сто восемьдесят три, сто восемьдесят четыре, сто восемьдесят пять…
Краем глаза Греша заметила слева какое-то движение и не выдержала, взглянула туда.
Занавеска на окне шевельнулась и приподнялась. За этой занавеской Греша увидела чудесную золотую карусель.
По кругу бежали красивые маленькие лошадки и собаки, крошечные человечки и олени с развесистыми рогами, зайцы и незнакомые девочке удивительные существа.
Карусель звала, манила Грешу.
А там, позади карусели, она заметила темный выпуклый глаз и прячущееся в тени лицо…
Девочка собрала все свои силы, отвернулась от окна и сделала еще один шаг.
Сто восемьдесят шесть…
Но это оказалось сильнее ее.
Она снова взглянула на окно, и золотое сияние наполнило ее душу.
А за каруселью Греша увидела старую Нелле. Старуха смотрела на нее и манила желтым скрюченным пальцем…
Сто восемьдесят семь…
Нет, она не могла устоять.
Греша повернулась, огляделась по сторонам и поднялась на высокое крыльцо.