Греческое сокровище

Стоун Ирвинг

Студенты побросали в котелок плоские желтые плитки и разожгли жаровню. Вода закипела, клей разошелся, и комната наполнилась смрадным запахом гниющей рыбы.

«Ну, нет, у себя на кухне я этого не потерплю, — зажав нос, решила Софья. — Пусть Генри строит сарайчик на заднем дворе».

Загустевший клей сняли с огня и поставили на стол. Студенты маленькой кисточкой обмазывали кромки черепков, ждали, когда клей впитается в глину и чуть подсохнет, потом соединяли куски и держали над огнем. Начав с донышка, они кусок за куском строили вазу или горшок, как строят дом из кирпичей.

Два горшка они восстановили

целиком, и еще была ваза с изъянами.

Бюрнуф велел Софье занести в их дневник возрожденные горшки, а также пронумеровать по порядку воссоединившиеся черепки, подытожив, таким образом, биографию каждой находки.

— Заключительный этап, — объявил Бюрнуф. — Берем алебастр, размешиваем в воде, добавляем рыбьего клея и латаем пустые места. Луиза училась этому искусству, так что доверим это ей.

Когда беловатая масса загустела, Луиза раскатала ее валиком и ловко выкроила подходящие заплатки. Студенты брали подсохшие куски, так же обмазывали клеем их края, ставили на место и прокаливали на огне.

— Voila [20] ,—торжествовал Бюрнуф. — Вот мы и восстановили вашу первую увечную вазу. Если, вернувшись в Гиссарлык, вы найдете недостающие здесь черепки, мы удалим алебастровые заплаты и вернем беглецов на их законное место.

Потом Генри повел всех в «Эптанесос» — ресторан на улице Гермеса, неподалеку от «Прекрасной Греции». Он сел рядом с очаровательной Луизой и завел на французском какую-то бесконечную историю, чем отчасти удивил и озадачил Софью.

«Может, я этому специально и не училась, — думала она, — но велика хитрость—ставить гипсовые заплатки!»

20

Здесь: готово (франц.).

До рождения Андромахи Генри оставался чужим человеком в семье: что могло быть у них общего с этим эксцентричным господином, которого носило по свету, словно перекати-поле?! За тысячу лет до рождества Христова греки звали «варварами» всех иноземцев. Правда, Генри знал греческий язык, но он был ему не родной, и оттенок недоверия в отношениях оставался. Семья, почитаемая у греков превыше всех союзов, вообще институт мистический: Генри-таки породнился с ними через Андромаху. А сейчас, в январе, Софья объявила ему, что у них будет еще один ребенок. Расцеловав ее, он воскликнул:

— По справедливости это должен быть сын!

На время работ в Гиссарлыке Генри совершенно отключился от дел, поручив тестю депонировать чеки, оплачивать счета и откладывать до его приезда деловую корреспонденцию. Во время раскопок он не говорил и даже не задумывался об этих вещах. Теперь же он буквально набросился на письма и телеграммы, наводнившие его стол: раскладывал, откладывал, перекладывал, готовя распоряжения, подводя баланс, покупая и продавая железнодорожные акции, оформляя денежные переводы сестрам и братьям и своим русским детям. Дела захватили его целиком.

И досуги его были деятельны: предстояло тщательно подготовить новую, полугодовую кампанию на Гиссарлыке, а выезжать им в апреле, и уже нужно рассчитать максимальное число требуемых рабочих, обеспечить толковый надзор за ними, в достаточном количестве достать инструменты и снаряжение. В последний месяц у них

работало в среднем восемьдесят человек ежедневно, наблюдали же за всеми только он и Софья. Генри решил взять с собой из Афин двух опытных десятников. Софья озадаченно свела брови.

— У кого же может быть опыт в нашем деле?

— Не в нашем, а, скажем, в горном. Только вряд ли мы найдем таких специалистов в Греции. Могут подойти дорожники.

— Верно! Ведь они пробивают туннели в горах. А как ты их найдешь?

— На их рабочем месте, — усмехнулся Генри, — на железной дороге. Твой завтрашний гость за столом — англичанин из Фолкстона, мистер Джон Лэтам. Он руководил строительством юго-восточной линии Лондон—Дувр—Фолкстон, а здесь ведет дорогу из Афин в Пирей. Вид у него нелюдимый, но человек он добрый и с чувством юмора.

Лэтам пришел с букетом цветов—гладковыбритый, средних лет и прямой, как сложенный зонт. За обедом он, впрочем, оттаял: не напрасно Софья выспросила в английском посольстве, чем пронять англичанина на чужбине. В жизни не делая ростбифа, она твердо запомнила, что он должен быть непрожарен; она расхрабрилась настолько, что приготовила даже йоркширский пудинг, и не важно, что он не удался: Джон Лэтам оценил старание и с доверительной грустью вспомнил

домашнюю стряпню.

— Куда бы я ни приезжал, — пожаловался он, — везде бранят английскую кухню. А я привык считать, что моя матушка готовит восхитительно.

О деле договорились быстро: Лэтам согласился уступить им двух лучших рабочих. Генри оплачивал их дорогу, обеспечивал жильем и обещал денежную компенсацию за полгода бессемейной жизни.

— В этом случае мы сможем взять уже сто тридцать рабочих—будет кому присмотреть за ними, — горячо рассуждал он, расхаживая по кабинету. — И еще. — Он взглянул на жену. — Чтобы нивелировать рабочую площадку по всей ширине Гис-сарлыка, нам нужен инженер. Он сделает обмеры холма, даст нам точные цифры, и мы будем знать, сколько кубических ярдов земли предстоит выбрать, куда девать отвал. Я не покушаюсь на ваш штат, мистер Лэтам, — отнесся он к новоиспеченному другу, — но, может быть, на месяц вы дадите мне взаймы кого-нибудь? Я заплачу ему по высшей ставке.

Лэтам между тем страдал в своем высоком крахмальном воротнике, и страдал, по его признанию, уже не один десяток лет.

— Казалось бы, все может человеческий гений, — брюзжал он. — Может построить пирамиды и акрополь, пароходы, а додуматься сшить воротник вместо удавки не может… Нет у меня свободного инженера, но вам наверняка поможет Эжен Пиа, он строит дорогу из Афин в Ламию.

Мосье Пиа получил образование на родине и соединял в себе качества администратора, инженера, архитектора и ученого; вместе с восьмерыми помощниками-французами он отработал все расчеты и чертежи 120-мильной Ламийской дороги и приступил к ее строительству. Он умело управлялся с множеством рабочих, и полотно дороги продвигалось на север точно по графику. Его хватало еще на то, чтобы готовить проект Французского археологического института. Образованный человек, Пиа свободно говорил по-гречески. И поскольку голова его была постоянно занята сугубо инженерными проблемами, он мало заботился о внешнем виде, щеголяя в рабочем комбинезоне и высоких сапогах. Копна его пепельно-серых волос не знала оскорбления расческой или щеткой.