Грех и другие рассказы

Прилепин Захар

Обошел вокруг дома, поглазел на детей, которых в городе стало заметно меньше — по сравнению с временами моего детства, казалось бы, не так давно закончившегося. Сосчитав углы дома, я присел под покосившуюся крышу теремка, выкурил последнюю сигарету в пачке и решил бросить курить. Впрочем, «решил» — это не совсем верно сказано: я твердо понял, что курить больше не буду — потому что сигареты никак не вязались с моим настроением, курение было совершенно лишним, ненужным, отнимающим время занятием.

«Зачем я курю, такой

счастливый?» — подумал я и в который раз за последнее время поймал себя на том, что улыбаюсь — и не отдаю себе в этом отчета. И от этого улыбнулся еще счастливее и, представив себе свой придурковатый вид со стороны, засмеялся в голос.

Марысенька вернулась часа через полтора. За это время я чуть не закурил снова.

— Ну как он? — приступил я к Марысе.

— Хороший, — сказала Марысенька, жмурясь.

— О чем вы говорили?

— Я не помню... — Улыбка не сходила с ее лица.

— Как ты не помнишь? Вы же только что расстались?

— Представляешь, я листочек потеряла с твоими вопросами и забыла все сразу.

— И как же ты?

— Даже не знаю... Придем домой, послушаем на диктофоне... Хочу яблоко. Купи яблоко...

Я купил ей яблоко: у бабушки с корзинкой.

— Червивое, — сказала Марысенька, откусив несколько раз.

— Выкинь, — велел я.

— Червивое — значит, настоящее, — ответила она.

Мы прошли четыре остановки пешком, держа друг друга за руки. Мы наскребли на бутылку дешевого вина и выпили ее, как алкоголики, за ларьком. Пахло мочой. Мы целовались до нехорошего изнеможения, сулящего безрассудные поступки — на еще полной машин, хотя и завечеревшей улице. Потом несколько минут успокаивались.

— Как мы будем жить? — спросила Марысенька, улыбаясь.

— Замечательно.

— А сюжет будет?

— Сюжет? Сюжет — это когда все истекает. А у нас все течет и течет.

Мы тихо пошли домой, но идти надо было в горку, и Марыся начала жаловаться, что устала. Я посадил ее на плечи. Марысенька пела песню, ей очень нравилось ехать верхом. Мне тоже нравилось нести ее, я держал Марысю за лодыжки и шевелил головой, пытаясь найти такое положение, чтобы шее было тепло и даже немножко сыро.

Через день Марыся отправилась к Валиесу заверять интервью. Мы сделали интервью беззлобным, спокойным, и, как следствие, оно получилось несколько скучным. От Валиеса Марыся вернулась довольной: интервью ему понравилось, он очень хвалил Марысеньку, однако предложил сделать в текст несколько вставок и поэтому попросил прийти ее еще. Когда точно — не сказал, обещал перезвонить.

— Сразу-то он не мог сделать эти вставки? — смеялся я.

— Он, наверное, несчастный. У него нет жены. Он живет один, — рассказывала Марысенька. — Он говорит, что очень одинок.

— А он курит при тебе? — спросил я зачем-то.

— Нет, не курит. Говорит, что бросил.

«Надо же, бросил, — подумал я с ироничным раздражением. —

Чего он не курит-то? Тоже мне... Я-то от счастья, а он от чего?»

— Ну как он тебе? — выспрашивал я, втайне чувствуя приязнь к Валиесу — потому что он вызывал хорошие чувства у моей любимой.

— Ты знаешь, все люди такие смешные... Вот старенькие мужчины... Валиес... Ведь и у него тоже когда-то мама была, он тоже был ребенком. Как все мы. И мы все так себя ведем, как нас когда-то научили мамы... Поэтому все очень похоже, просто. Ты понимаешь?

Мне показалось, что очень понимаю. У Валиеса была мама. У Марыси была мама. И у меня. Что тут не понять.

Мы сидели с щенками во дворе, ожидали Марысеньку. Она пришла, и мы все обрадовались.

— А я у Валиеса была, — сказала Марысенька. — Он предложил мне выйти замуж.

— За кого?

Я сам засмеялся своему дурацкому вопросу. И Марысенька засмеялась.

— Ты представляешь, — рассказала она, — он мне позвонил, такой чопорный. «...Не могли бы вы ко мне прийти сегодня...»

— За вставками в интервью?

Марысенька снова засмеялась.

— Ты представляешь, я приехала к нему, а он открывает дверь — во фраке. Такой весь как... канделябр... Черный и торжественный. И одеколоном пахнет. Я в квартиру заглянула — а там огромный стол накрыт: свечи, вино, посуда. Кошмар!

— И что?

— Я даже не стала раздеваться. Я ему наврала... — Марысенька посмотрела на меня таинственно потемневшими глазами. — Я ему сказала, что у меня ребенок маленький. Дома один остался.

— Он опешил?

— Нет, он вообще вел себя очень достойно. Нисколько не суетился. Сказал: «Ну ничего, в следующий раз...» Потом добавил, что он готовит спектакль... «...О любви старого, мудрого человека к молодой девушке» — так он сказал... И предложил мне сыграть главную роль.

— Старого, мудрого человека?

Мы опять засмеялись. И наш смех нисколько не унижал Валиеса. Если кто-то третий, кто-то, следящий за всей подлостью на земле, слышал тогда наш смех, он наверняка подтвердил бы это — потому что нам было просто и чисто радостно оттого, что Валиес нам встретился, и что он во фраке, и что он такой славный... «Старый, мудрый человек...» И вот — молодая девушка в главной роли — рядом со мной. И я.

— Ну а после этого он предложил мне выйти за него замуж, — закончила Марысенька.

Я не стал спрашивать, как это было. Я просто смотрел на нее.

— А что я могла? — словно оправдываясь, ответила она на мой вопрошающий взгляд. — Я сказала: «Константин Львович, вы очень хороший человек. Можно я вам еще позвоню?» Он говорит: «Обязательно позвоните...» И все, я убежала. Даже лифта не стала ждать...

— Сидит там, наверное, один, — неожиданно взгрустнулось мне. — Марысь... Ну выпила бы с ним бутылочку... Жалко тебе?