Грех
Шрифт:
она ушла
в мое отсутствие
зеленым кольцом окружен этот город
я умер здесь я жил
в этом большом доме
а три дня назад вернулся
беседовал после пятнадцатилетнего перерыва
платил взносы
улыбался
еще другие лица
мне не хочется их видеть
эти фасады домов
женские лица
грозу над Ассизи
с вертикальным дождем
сизую грозу бурую
с белым градом
с молниями
в тучах
со светом который просачивается
сквозь пальцы в картине Латура
я хотел принести тебе
в черную Силезию
белый град обломков
туч
ведь все уцелели
мне
остановить все в последнюю минуту
я никому не дам уйти
Я побывал на выставке цветов в городе Чэнду
эти хризантемы звались
Сон цветов
Лапа тигра
Тень в окне
Желтый журавль
Борода дракона
Ангел в лучах солнца
В Чэнду я пил чай с цветами жасмина
Но прежде чем отправился
взглянуть на зеленую хризантему гордость садовника из Чэнду я ехал
сорок восемь часов скорым поездом
двадцать шестого октября
тысячу девятьсот пятьдесят восьмого года
На бескрайних полях горели огни
народ выплавлял железо
Я засыпаю в гостиничном номере
за окном свистки велосипедные звонки шаги
люди идут в ночную смену серебрящиеся хребты осликов в свете фонарей корзинки полные мандаринов из темноты на свет из света в темноту плывет караван серых и черных ослов погонщики в белых чалмах в синих блузах стая птиц в облаках темные деревья за окном как называются эти птицы как называются эти деревья
За окном гортанные
возгласы перезвон велосипедных звонков
вчера я проезжал сквозь пейзаж выжженный вылепленный из красной
глины В ярком солнечном свете деревни человеческие жилища
в стенах оврагов будто ласточкины гнезда Земля размыта
водами чернозем сметен красная глина изрыта
стрелами дождя
Пещеры
Пейзаж погасших печей Вчера
Сегодня Горы покрытые зеленью
Ажурные бамбуковые рощи
Желтовато-глинистые горные реки
Сады
мандарины
А потом Чунцин Ханькоу
Плодородный жирный чернозем
Зеркала воды на рисовых полях
Сугробы выбеленного солнцем хлопка Кладбища
Кладбища на равнинах и горных склонах
Кладбища вокруг домов
Кладбища среди полей
Склепы могилы холмики земли
Гробы покрытые соломой
Земля кости пепел черепа
На юге я видел деревни где могил было больше чем построек
Могилы расталкивали дома занимали
пахотные земли Умершие потеснили живых Каждое поле напоминает
маленькое кладбище Покойники лежат в своей земле вперемешку с живыми
Но покойники вынуждены уступить
они покидают свои поля
Я в постоянном движении Беда в том что меня можно передвигать с места на место выхватить из пейзажа пересадить с одной улицы на другую Я в движении Я и мои современники Итак первое условие дальнейшего существования — не двигаться Не дать себя выхватить из пейзажей из картины Мне хочется все остановить «Все" Запрещено покидать место рождения место жительства и место смерти Сейчас я привязан к дереву за окном Но на окне занавеска Черты человеческих лиц и лиц событий не должны меняться Я слежу за тем чтобы «все» находилось на своем месте Как я ни притворяйся слепым перемены остановить не удалось Тогда я закрыл глаза на все остальное и ограничился собой Прежде всего отказался покидать место жительства Не позволял переставлять мебель в квартире Каждый новый предмет казалось посягал на мою жизнь Я боялся что он повлечет за собой цепную реакцию перемен уничтожит в конце концов все образы составляющие мою «душу» Поэтому я пятнадцать лет хожу одной и той же проселочной дорогой за город В стихах одного поэта я обнаружил следы подобной катастрофы землетрясения наводнения
II
Я никому не говорил об отъезде. Ходил по улицам и был уже далеко. Там, в «солнечной Италии». Ходил по улицам и думал о втором рождении. О том, что «исповедуюсь», что омоюсь, что еще раз увижу небо и землю. Хотел закрыть глаза и прыгнуть с этой башни. Тело уже погружалось в зовущий меня неведомый край. То была мысль об отпущении грехов. Всех «грехов». Я, наверное, отношусь к последнему поколению которое еще «грешило». Которое различало добро и зло и готово было искупать «грехи». Поколения, пришедшие после нас, не признают искупления, так как не знают, что есть грех. Писатели нового поколения, эти демонические, гневные, темные, невинны, подобно цветам и животным. Счастливые существа — придумывают и конструируют зло и порок забавы ради. Между нами двадцать лет и космические расстояния. Я не слышу их голосов, не хочу говорить с ними. Причина этой антипатии, этой мизантропии — не гордыня, а чуждость и чувство вины. Мы стали последним поколением, вкусившим от древа познания, плодов добра и зла. А для этих все плоды одинаковы на вкус, все одинаково съедобны. Я отказываюсь от каких бы то ни было перемен. Перемещений. Удерживаю «все» на месте. Что все? Тени воспоминаний. Удерживаю все. Ничего не выпускаю из рук. С этой минуты я порываю все связи. Не хочу видеть, как меняются отношения. Остановить, усыпить — это единственный путь к жизни вечной. Картины.
От смерти спасаюсь в кино. Взамен получаю порцию картин. Освобождаюсь от реального мира с его растянутым на долгие годы и десятилетия сюжетом, сюжетом убогим, перемежаемым неудачными шутками. Здесь я оказываюсь в самом центре. Чудовища, демоны, дамы, насилие, уста, бедра. Маркиз-вампир лежит в гробу, кол торчит из белой манишки. Спасаюсь в кино. «Сладкая жизнь»-«Собачий мир». «Dolce vita». «Mondo Cane». Я никак не могу приступить к описанию Италии. Предпочитаю подбирать всякий сор, размахивать метлой. Надо считаться с тем, что мне предстоит в очередной раз описывать «красоты" Италии. Неаполь. Почему я так страшусь этой великолепной темы? Столько света, столько прекрасного.
Я питался им три месяца. Бежал из своего пейзажа, родного, меня сотворившего.
Увидеть Неаполь.
Взмокший, в шерстяном костюме, в пальто, обжигаемый липнущим к телу бельем, с чемоданом, который тяжелел с каждой минутой, я вышел на перрон. Вокзал строился, перестраивался, в бетоне отпечатки деревянных форм. В воздухе висела пыль. На улице. Легковые автомобили, автобусы, грузовики поднимали горячую пыль, синяя вонючая полоса выхлопных газов.
Лицо закрывает фата, лоскут из паутины и пламени. Я хотел отправиться прямо к морю, хотел сразу пойти на берег Неаполитанского залива.
Хотел немедленно увидеть Неаполь. Стены, асфальт, плиты тротуара под ногами, все раскалено. Небо — мутное бельмо. Звон, шум и грохот, этот механический грохот, не умолкающий в больших городах ни днем, ни ночью. Все в этот час закрыто, заслонено, закутано. Юг. Провода, рельсы, грузовики. Я неутомимо продвигался к морю. Лишь вечером. Ночью. В неоновом свете. Под стенами домов затянутые в черные платья жирные лоснящиеся проститутки.
На небе звезды.
В 16 часов я вышел из гостиницы. Странная улица. С плодами-рыбинами. Рыбины. Неведомые. С головами свиней и чертей. Бананы лимоны лимоны. С отполированными листьями. Я ехал на автобусе по берегу залива не исключено что Неаполитанского. Я не интересовался названием потому что оно было повсюду сопровождало меня. Гигантские отели. В заливе лодочки. Подготовка к сезону в самом разгаре.